Керри Шон Кейс. Праздник знакомого света (перевод с английского Андрея Сен-Сенькова)

КИСТЬ МОДИЛЬЯНИ

Сутину казалось,

что по его коже ползают муравьи или блохи,

но они были

невидимками.

Пишу это на веранде,

вдыхая аромат розы, которую только что сорвал,

любуюсь розовой Венерой

на востоке

и чувствую, как что-то ласкает

плечи и шею — 

может, микробы с кисти Модильяни, может,

лепестки, может, розовая пыльца.

БЕЛАЯ БОГИНЯ

                        Мики

Луна, Луна, — восклицает он,

взволнованный, как и его отец, при

виде бесценной жемчужины,

зарождающейся в ночном небе,

хотя, что на самом деле очаровывает его,

так это круговорот света,

целомудренно льющийся

из инкрустированного окна

на лестничной клетке сквозь ночь.

Луна, Луна, снова кричит он,

взволнованный, как отец,

воспроизводя тот гулкий звук,

золотистой округлости которого

у англичан завидовал слепой Борхес.

И хотя мой сын влачит жалкое существование,

его интернировали подобно аккуратной мидии,

выросшей в куче костей,

чтобы сохранить невинным,

я молюсь, чтобы однажды он,

подобно Венере, разломал свою раковину,

чтобы извлечь имплантированную жемчужину

и отделить

искусственность от реальности.

Луна, Луна, охваченный непреодолимым желанием,

все равно будет кричать, и, умоляемая, она появится,

как чудесный плод, и повиснет рядом,

не досягаемая, и, пошатываясь, как я

сейчас, он преклонит колени перед ее величеством.

НАДА 

наблюдать за птицами,

срывающими вишни, — значит, самому срывать вишни

в наступившей

темноте ты слушаешь музыку

темных птиц, поедающих насекомых

когда мир исчезнет,

никто не скажет об этом

наступит тишина, которая заполнит пространство,

в котором находится

птицы разлетятся

в разные стороны, сорвут вишни,

съедят насекомых

ты не будешь

слушать, ты и не слушаешь

это пространство слишком велико

Время изгибается, как крыло на твоем небе.

ДИББУКИ

            На аллее моей скорби стоит белый как снег храм

            — Перец Мирански

Здесь, над Лоуленд-стрит,

в квартире,

где я живу, свирепствуют диббуки, одержимые ужасной моралью.

Часто приходится отбиваться от них,

размахивая амулетами ориша и авторучкой.

Иногда они проникают внутрь

как дым от тоски

по дому, нападая исподтишка, подбираясь

к моему родничку и ахиллесовой пяте

с помощью крошечных игл для внутривенных вливаний или

захватывающего дух осмоса.

Это омерзительные

останки расцветших болезней с улицы Страшуна, тюрем,

ям Преисподней, лесов Ада,

пуримского кукольного театра смертных мук.

Они хотят, чтобы их приютили, чтобы я проглотил их лекарство.

Но я не хочу извиняться за то, что не один из них,

я рожден для чувства вины и мессианского искупления.

Я не хочу извиняться за обстоятельства,

приведшие к такому повороту событий, к кармической гибели.

Мы чужие друг другу до мозга костей.

Нет у меня ни псалма, ни каддиша, чтобы скорбеть или стенать.

Я говорю им, чтобы они шли нахуй и оставили меня в покое.

И тогда представляю, как начинают страдать мои дети

под их непреодолимым ужасным владычеством.

Но что бы я им ни говорил и ни клялся, ничто

не заставляет их

избавить себя и меня

от постоянных насмешек над нашим положением

здесь, в этом черном, как воронье крыло, гетто,

где они когда-то резвились, пили черный и травяной чай, ели кашу,

шоколад, до самой смерти играли в прятки и салочки, устраивали

вечеринки, молились и простодушно грешили, как птенцы.

Интересно, какая необходимость или демон

уничтожили их за это счастье

и таланты – их собственный ревнивый Бог или

немцы со своими приспешниками, Лилит или хранитель племени.

Сами ли призраки и люди выбирают жизнь, смерть, скитания,

или все это написано внутри них, словно на скрижалях небесных?

И вписаны ли в меня невольные,

но все же соучастники, Аарон и его жертва?

Завидует ли им Бог за то, что они выбрали его

раньше, чем он выбрал закрыть им дверь на свободу

или открыть и закрыть ее для меня, неверующего, стоящего

в очереди за чудесным изгнанием нечистой силы из своего существования?

ПРАЗДНИК ЗНАКОМОГО СВЕТА

Празднуя летний свет, сынок,

сохрани мою могилу в чистоте. Я хочу сказать,

вычеркни мое имя из всего неприличного,

что я написал. Ни о чем другом не могу думать.

И если собаки и другие существа,

критики, например, обглодают мои кости,

не клади их обратно. Положите капусту

в пакет, а нижние челюсти и манекены

заверни в салфетку. Накрой стол.

Чатни и чипсы. Коктейли для гостей.

Газировка для литераторов-пьяниц.

Музыка — кастаньеты и барабанные палочки.

Ничего классического и высоколобого, ну, если только Бах.

Лучше фламенко, меренге или джаз.

Поставь для меня розы, несколько астр, камелию,

бутылки хереса и текилы, и георгины

для моего отца. Букет из засушенных цветов для моей мамы.

Танцуй и жги свечи и благовония

в глубоком синем колодце ночи.

Когда все останется невысказанным и наступит тишина, прочти

одно из моих стихотворений, которое я не читал уже год.

Прочти громко, чтобы я мог услышать. О том, что

случилось со мной и одной молодой леди,

с которой мы тоже танцевали до глубокой ночи,

разжигая страсть друг

к другу и я читал это стихотворение для моего отца,

и его отца, и отца его отца.

ГАГАРА

Остерегайся гагары, друг мой,

ее пения до дрожи, ее безумного призыва

отправиться на дно.

Не будь таким же любопытным,

как эта птица-

рыба-рептилия

со змееподобной шеей,

достигающая

преисподней и

призывающая следовать ее примеру.

Наш лунный друг охотится не столько за рыбой,

сколько за блюдом

трансцендентности, и поэтому избегай

исполнения желаний в будущем,

вместо этого следуй по пути

третьего брата, который не слушает

эту болтовню.

Остерегайся гагары, друг мой,

ее аварийная сирена может загнать туда,

где никому не хотелось бы остаться.