Дариа Солдо. Четыре стихотворения из книги «Хрусталики глаз звенят» с комментарием Владимира Коркунова

В книжной серии «Neomenia» вышел дебютный сборник поэтессы Дарии Солдо. В поддержку издания мы публикуем несколько стихотворений из книги с комментарием редактора и поэта Владимира Коркунова.

В московском Музее музыки хранится эскизная тетрадь Бетховена с отрывками из Третьей симфонии, Крейцеровой сонаты, Восемнадцатой фортепианной… Одновременно завершённых и незавершённых — застывших в амбивалентности. И хотя у текстов Дарии Солдо акцентированный финал, в плане мысли, прорисовки мира они тоже принципиально не завершены.

Солдо вглядывается в хрупкость жизни, красоту природы и человека, и пишет с полным осознанием исторического момента, времени (см. текст про Хиросиму или опубликованный ранее про Нильса и гусей, сбитых ПВО), знанием о том, как легко можно прервать даже самую крепкую жизнь; отсюда у её текстов порой интонация Чеслава Милоша из «Песенки о конце света», но больше они близки, кажется, Саре Тисдейл: «Будет ласковый дождь, будет запах земли. / Щебет юрких стрижей от зари до зари <…> И весна… и весна встретит новый рассвет / Не заметив, что нас уже нет» (пер. Льва Жданова).

Солдо пишет в состоянии, когда мы принципиально есть.

Понимая, что в любой момент пчела может застыть над цветком настурции.

*

Каков же мой киль? Сила любви? — восклицает Барт. Она, а ещё чуткость и духовность вкупе с музыкальностью питают тексты Дарии Солдо. Истоком я бы назвал женское письмо начала XX века — телесность Цветаевой одноприродна телесности Солдо (без физиологической наготы, выведенной на первый план фем-письмом; а наготы как чувства, где маленький Кай не замерзает, а Вы это Он). А ещё Ахматову, особенно в тексте «Мне голос был. Он звал утешно…» — утешающий мотив, поиск Бога как благословения, связывают представленные тексты в метасюжет.

*

Жертва Хиросимы — вычеркнутый человек. Когда мы говорим о возможности искусства после Освенцима, поднимает ли кто-то вопрос об искусстве после Хиросимы (ect.; да, разве что в последнее время)? Неслучайно невысказанный вопрос звучит рефреном: за кадром, вглухоту: вот он, наш внутренний Бетховен — по всему тексту, как по телу.

И фото пульсирует, содрогается, замирает в постоянной боли.

Какое же оно чёрно-белое, даже если снято именно так?

Какая же смерть, есть Дариа удивительным образом насыщает строки жизнью (и телесность в ней — не эгоистичная, эмпатией она раз за разом продолжает/увеличивает жизнь другого: партнёра, героя текста, читателя)? Здесь видна и библейская аллюзия: хиросимский мученик тоже страдает за человечество, всем собой показывая, к чему приводят войны и агрессия тех, на чьей стороне власть. Становится телом-картой для новых моисеев, ищущих землю обетованную. И то, что люди заселяют раны, — до одури страшно, ведь каждая жизнь рождается на костях множества смертей, больших и малых хиросим.

Утоление боли — и о метафоре крушения/возникновения империй, что трогает меньше, чем конкретная человеческая трагедия (здесь это члены царской семьи: «оля таня маша настя лёша»). Сравнение сгоревшей посуды и выжженных городов подчёркивает: даже самая ничтожная жизнь, например, насекомого, даже самая ничтожная память, например, о разбитой посуде, могут стать той бабочкой, которая переломит хребет верблюду общей жизни и общей памяти; за каждую жизнь и смерть, за каждую память и беспамятство лежит ответственность на каждом из нас.

Жизни и смерти посвящён и финальный текст — о перемирии в животном (но и человеческом) мире. Солдо не пытается судить: смерть антилопы означает жизнь льва, её жизнь — смерть хищника. Любое перемирие — иллюзорно. И в отношениях между людьми, и в геополитике: каждое перемирие — лишь глоток перед очередным перераспределением жизни и смерти.

Но слова, чтобы антилопа «подольше бы / навсегда / не покидала // нашего с нею озера» говорят, на чьей стороне эта поэзия.

Поэзия (по Барту: истина) такова, что «убери её, и видна останется одна лишь смерть». Дариа Солдо своими текстами оставляет антилопе шанс на новый и новый глоток, мгновение жизни.

Равно, как и всем нам.

— Владимир Коркунов

***

на фото выживший

после Хиросимы

был повëрнут спиной

вся спина выжившего

после Хиросимы

была зарубцована

рисунок

причудливо сросшейся кожи

выжившего

после Хиросимы

напоминал

рельеф

непознанного континента

на который

никогда ранее

не ступала нога человека

после Хиросимы

его постепенно

начали заселять

***

милый мой мальчик онфим

некуда торопиться

выпьем берëзовый сок

вспомним о долгой жизни

о том как на солнце светится

твой на щеке пушок абрикосовый

о том как ты вырос

а был такой маленький

размером с царапинку

на коре

безымянного дерева

…я ещë только куколка

завтра моë рождение

***

я случайно сожгла

нашу югославскую

эмалированную кастрюльку

когда варила кашу

а до этого ещё

случайно разбила

нашу советскую

фарфоровую тарелку

обстоятельств не помню

теперь

вся эта посуда

на земле обетованной

несбывшихся союзов и империй

может даже сидите

как раньше

впятером там

оля таня маша настя лëша

завтракаете

и каша

моя

совсем не подгоревшая

***

когда мы заключили

водное перемирие

лев вдруг всмотрелся

и понял

как красивы рога антилопы

витые словно

бесконечная спираль ДНК

всего живого

...я наблюдала за ними

сидя на сухой ветке

и мне так хотелось

чтоб антилопа

сделала ещё глоточек

ещё хоть один глоточек

подольше бы

навсегда

не покидала

нашего с нею озера