Юрий Гудумак. Intro в Outro / К ботаническому атласу Дождливой горы

INTRO В OUTRO

Удивительный гребневидно вытянутый взгорок-водораздел,

геометрически правильной формой напоминающий

грандиозных размеров древний вал, —

разительная подробность рельефа,

присутствующая

на детальных топографических картах

самым неявным образом. Я набрел на него,

как набредший на осень, — и где? — в закраинной Караниде,

в местности, о которой известно, что это то,

к чему до сих пор так и хочется

присовокупить частицу «аж».

Положительная форма рельефа, и здесь нет

никакой метафоры. В отношении флористическом —

сплошной зеленый incult.

В особенности не ожидал здесь увидеть

такое изобилие горицвета* (*Adonis vernalis).

Как само по себе, так и в тесном сообществе

с миндалем и барвинком, мальвой и воскоцветником —

диво дивное и чудо чудное.

Между тем, писал я «Сады Адониса»

лет семь или восемь тому назад.

Природа сделала похищение

у поэта.

На пороге новой чувствительности,

ее осеннего экстремума,

более поздние и менее очевидные значения которого

еще должны быть высвобождены последующими интерпретациями,

многообразие единиц ботанической номенклатуры,

рядоположенных в пространстве,

то есть названий растений,

переходит в многообразие их состояний,

сливающихся друг с другом в неопределенности,

нависающие над сферой таксоно́мии,

превращающиеся на глазах

в своего рода безумие аноми́и.

Кажется, это и есть прекрасное.

В каждой точке пространства

она, чувствительность, снаружи и изнутри, варьирует,

порождая чувственно воспринимаемую,

новую качественную материальность,

данную в виде шороха и цвета…

транскрибируя «точку стояния» отдельного растения

в точечно оформленное мгновение во времени,

типологическое в топологическое, 

Intro в Outro.

К БОТАНИЧЕСКОМУ АТЛАСУ ДОЖДЛИВОЙ ГОРЫ

Ареал…

Ареал тростника обыкновенного,

который, тростник, впору назвать холмовым,

похож на пространственный сдвиг, складку карты,

схлопывание страниц ботанического атласа,

откалькированных друг с друга с изменением

оттенков фона и контуров.

Если раньше тростник

вызывал досаду из-за того,

что им заросла добрая половина наших озер,

то теперь он действует ни больше ни меньше как инвазивный вид

и, поднимаясь вверх по склону холма, производит то,

что можно назвать нарушением природных границ,

таблиц и классификаций.

Различные степени увядания и высыхания

разных частей растения, каковым предстает тростник,

дают в действительности неоднородную окраску

с довольно заметными переходами

самых нежных тонов и восхитительного сияния

и живописно сочетаются с зеленью других растительных

видов / таксономических единиц, уже тронутых осенью

и начинающих варьировать ее глубину.

Листья белого тополя и серебристого лоха

перевернуты низом кверху

и означают, что солнцеворот прошел.

Безлиственная, объеденная шелкопрядом, тута

и татуированный золотнянкой, словно он принес плоды,

не имея листьев, грецкий орех.

Глянцевитые листья ясеня

или, если не брать во внимание листья,

аура вокруг них светящихся золотых песчинок.

После трех четвертей подъема

привилегия быть инкорпорированным в эту реальность

дает о себе знать еще более основательным образом:

абсолютно непроницаемой,

ощетинившейся чащей глухого кустарника,

покрывающего верх холма по самую макушку.

С ним, с кустарником,

происходит то, о чем говорилось раньше:

видоизменяется / принимает другой вид

в зависимости от той или иной перемены,

происшедшей в климате.

Преодолеть его можно — не иначе как

прорубаясь в сплошной растительной путанице

с помощью топора:

оставляя вне текста мысль о такой возможности

и саму возможность как дикую неприемлемую затею

для какого-то там теоретического сезона.

Пироэффекты скумпии и лохолистной груши,

опаляющие инвазии дёрена и аморфы,

динамические аспекты,

наподобие язычков пламени, дрока и миндаля.

Каленые плоды шиповника, шип терновника

с его спектром искры…

И мало ли что еще.

Их сухие огне- и дымообразные фации

сгущаются в голубую мглу — в пепельно-голубой /

серовато-лазурный цвет, рождающийся из сопряжения

теплого и холодного тонов, в противоположении которых

зиждется вся колористическая теория, —

в особый случай различия,

когда это различие стремится к нулю:

превращает ботанический атлас Дождливой горы

в индетерминированное / неразличимое.

ОБЛАЧАЯСЬ В ПЛАМЕННЫЙ ВЕТЕР

Нельзя подумать о том, что нами движет,

не вспомнив того, с помощью чего оно передвигается,

а когда помышляют о том,

с помощью чего оно передвигается,

то оно всегда приходит на память с самим передвигаемым.

Равным образом нельзя вообразить себе самого передвигаемого,

кроме как в результате только что сказанного.

Лист сворачивается в куколку,

куколка развивает в себе нечто вроде функций хлорофилла,

и это уже кое-что, а не коллапс, когда одно

не соответствует другому.

Объект не может существовать,

не подвергаясь, да, некоторым модификациям,

но не настолько, чтобы в конце концов

перестать предшествовать самому себе:

корицеокая ящерица,

закрыв глаз нижним веком,

сбрасывает старость как оболочку одного и того же понятия —

понятие меняет оболочку, облачаясь в пламенный ветер.

По одну сторону ветра избыток терминов,

по другую сторону ветра — неклассифицируемый остаток:

по-африкански долгий сухой сезон?..

цитата из нашей осени?..

Какие-то сложноцветные, лютиковые

и еще менее определимые в эту пору

растения.

Разве что напополам

с осенней энтомологической фауной:

ломкий ссохшийся сучок-стебелек

горазд оказаться запоздалой стойкою богомола,

коробочка-плод — подвернувшей лапку

золотистой бронзовкой.

ОСЕНЕВИДНЫЙ ЭМБЛЕМАТИЧЕСКИЙ ВИРУС

Листья тем ярче,

чем долее действует на листья солнечный свет.

Но чем долее действует солнечный свет,

тем ближе они к опаданию,

тем скорее перейдут, желтея и усыхая,

в еще не описанный растительный вид*

(*настолько старые экземпляры в состоянии отличаться

от молодых).

Уточним:

отличаться не в терминах —

не ввиду / не в виду — простой оппозиции

зеленого / желтого или зеленого / красного,

но в зависимости от того, присущ ли цвет

свежим растениям или высохшим.

Будь иначе,

осеневидный эмблематический вирус

можно было бы усмотреть уже

в светло-коричневом сияющем цвете

молодых побегов грецкой орешины,

в красновато-зеленом сияющем —

дикой груши:

слабое утешение к теории воспаления,

обнаруживающегося по прошествии бурь

периода равноденствия

в листе крушины, цветке безвременника…

наравне с таковым поджелудочной железы или селезенки.

Причины осеневидки

столь же беспорядочны и непостижимы,

как и ее симптомы.

Илистый водоем Камболи напоминает по форме —

и не только топографически — полуувядший трилистник.

И когда ручей, напоив, сцеживает его,

трилистник, усыхая, кажется вдруг желтеющим,

и его изменившийся цвет

легко принять за осеннюю окраску.

ЧРЕЗМЕРНО ДРОБНАЯ КАРТИНА В ХОРОШО ОСВЕЩЕННЫХ УТРАХ ПЕРИОДА ОСЕННЕГО РАВНОДЕНСТВИЯ

Такова природа всякой результирующей, что из кривого

рождается круглое* (*почка), раструбом* (*цветок) и овальное* (*плод).

Или — если осень, в конце концов, есть лишь необходимость

ввести дискретность, чтобы концептуализировать их, —

пунктирная линия и цезура,

соответствующие плодам опадающим… плодам,

переносимым периодически действующими агентами

на дальние расстояния.

Чрезмерно дробная картина

создается уже в хорошо освещенных утрах

периода осеннего равноденствия: когда рассветная дымка —

сплошь пылевидные семена орхидных —

приобретает опаловый блеск.

Тогда крыловидная летательная оторочка семени льнянки

достигает необходимого для полета коэффициента парусности,

а видоизмененная чашечка* (*паппус)

какого-нибудь сложноцветного, прирастая

к зрелой семянке, образует хохолок

для долгих осенних странствий.

И действительно:

следует ли предполагать здесь

нечто бессвязное или порчу текста* (*край оторван),

от себя придется добавить очень немногое.

Разве лишь то, что конусоклювый — у северо-западного

удлиненно-конический клюв для вышелушивания зерен

и расклевывания створок коробочек и стручков —

ударяет в наветренный склон Дождливой.

День-другой — и, увлекаемые дождевой водой,

мириады их окажутся за крутым коленом горы.

Чем подробнее

изложены результаты этих исследований

в Отчетах о путешествии моего ученого предшественника*

(*см.: Топографический синтаксис Яблонца),

тем более краток буду я — сам выступающий

в качестве периодически действующего агента

вроде ветра или дождя.

Или — неофита…

когда выбираюсь из глухого кустарника,

весь с головы до ног в репье и колючках, сводящих

фундаментальную структуру к эффекту моды:

крючки, бородки, шипы, щетинки,

клейкие покровы.

ГРАФИЧЕСКАЯ СУБСТАНЦИЯ ШИПОВИДНЫХ И КОЛЮЧЕЛИСТНЫХ

Инвертированный

интенсивно-желтый пигмент изнашивания осенних листьев,

как и следовало ожидать, поспособствовал

куда большей неразберихе,

чем та, что послужила ему началом —

с перечислением многообразия растений,

которое само по себе могло бы занять целый том,

а собрание их описаний составило бы другой,

во сто крат объемистее.

Мне они показались

менее определимыми в эту пору

и, поэтому, менее поддающимися классификации,

но растениями — насколько же более это так, —

которые становились реальными лишь в той степени,

в какой переставали быть самими собой:

не иначе как распускаясь,

опадая, принося плод.

Не оставалось —

где наше не пропадало — далее ничего,

как только сказать: какое ни есть, а дело

терминологической целесообразности.

Все равно что взобраться на гору, но едва ли уже затем,

чтобы укрыться в густом тумане, облаке или дожде.

По верхам самых крайних гребней

мелколесно-кустарниковая растительность

сумрачными тонами, от серовато-

лазурного / пепельно-голубого до нежно-лилового,

до окрашенного низким осенним солнцем иссиня-черного,

представляла контрастную противоположность

инвертированному интенсивно-желтому.

Это была иная,

с трудом поддающаяся дешифровке

графическая субстанция шиповидных и колючелистных,

стоившая чудесных эффектов света и тени,

каких только можно достичь

работой нейтральных средств:

пера, графита, иглы.

Именно она определяла

глубину осеннего времени года,

и за ней угадывались огромные пространства —

с общими для нее напастями

вроде солнечных ожогов и гнили,

червей и жуков-древоточцев, улиток и лишаев,

совершенно обгоревшая или объеденная саранчой,

листья теряющая или такая, у которой колючки

являются как бы листьями… листья которой

осыпаются раньше, чем созреет плод.

ИСКУССТВО ГЛУБОКИХ ОСЕННИХ МЕДИА

Искусство глубоких осенних медиа…

глубоких осенних медиа,

плачевно одиноких в своей работе:

снижающих температуру растительного тела,

скорость фотосинтеза, транспирационную потерю воды…

насыщающих листовую пластинку

вторичными растительными метаболитами

из числа флавоноидов, алкалоидов, гликозидов,

хинонов, эфирных масел… — новой осенней горечью,

выпариваемой солнцем из трав.

Искусство глубоких осенних медиа,

через цветовые спецификации сентября, октября, ноября

имеющих тенденцию скрадываться, одновременно

обретая — не чудо ли? — звуковую суть

в шелесте желтых листьев.

По случаю смены времен года

в конце концов они изгибают таинственный контур

куда-то в направлении Африки, уступая место

значениям более низких температур.

Или, как теперь, —

окаймляют берег еще не остывшего озера,

размывающего их своими перламутровыми испарениями…

опоясывают гору, принимая вид

ее искаженных горизонталей.

Изменение средней атмосферной температуры,

соответствующее смещению на один градус

географической широты,

происходит при подъеме

приблизительно на сто метров.

И в свою очередь, я и сам

не собираюсь делать ничего другого: попутно отмечая

внешние особенности того или иного растения, и не столько

для объяснения типических признаков,

сколько для определения высот.

Растение выгоняет стебель.

Транспонирует себя в растянутое цвето-* (*весна)

и плодообразование* (*лето).

Так что я уже не решаюсь

где-либо еще вколотить межевой столб,

когда, голостебельное, оно остается ровнехонько

на границе неквалифицируемости* (*осень),

подлежа все тому же топоанализу.