Максим Дрёмов. Digital/digitalized: генеративное письмо Павла Жагуна в свете поэзии 2020-х гг.

Павел Жагун — поэт «тёмный», занятый в своей работе сочленением трудновыразимых категорий, саботирующий читательское усилие интерпретации. Это, в общем, прописная истина. Павел Жагун, параллельно труду в области инновативной (вар.: непрозрачной, герметичной, актуальной, «авангардной», «элитарной» — здесь бы удвоить кавычки) поэзии известен широкой аудитории в своём качестве поэта-песенника. Это, в общем, прописная истина номер два. Прописные истины — неважно, с каким порядковым номером — нас не интересуют. Интересует нас обнаруживающаяся на стыке этих двух тезисов область: зона сопряжения демократизма (подсказывающегося песенной лирикой) с алеаторными «ассембляжами, вмещающими различные структуры опыта» (формулировка Дениса Ларионова; [Ларионов 2011]). Внутри этой зоны (тоже, в общем, внимательно рассмотренной до нас: см. [Оборин 2014]) нам любопытна категория «генеративности», манифестированная Жагуном в эссе «Оцифрованный сад», предваряющем книгу далёкого уже 2009-го года «Алая буква скорости». Генеративность, техницизм, техническое воображение — понятийный ряд, нативный для поэтического письма 2020-х, для digital-native-письма, утверждающую собственную невозможность существовать в доцифровых медиумах. Воплощение эти категории в поэзии сегодняшнего дня обретают, как правило, трёмя способами; рискнём (не без лёгкой редукции) сформулировать их следующим образом: 1) прямая делегация текстопорождения машинному, технологическому агенту (поэзия буквально генеративная — проводящая ток поэтической функции к речи, первично лишённой дискурсивного свойства, немотивированно возникающей из труднопостижимого техногенного хаоса), 2) инкорпорация цифровых технологий в поэтический текст как неотъемлемой составляющей (обеспечение тексту альтернативного рецептивного статуса, выключенности из доцифровой экономики культурного трансфера с её поэтическими книгами и толстыми журналами), 3) неявная акцентуация постцифрового характера поэтики (апелляция к эстетическому регистру цифровых медиумов — механизм побуждения читателя к поиску интерпретативного подспорья-референса среди диджитализированной или даже техногенной речи). Среди образцов первой — наиболее прямолинейной и в чём-то провокативной стратегии — техногенные стихотворения Андрея Черкасова, вошедшие в его последнюю на данный момент книгу «Дополнительные поля», новейшие эксперименты Станислава Львовского с нейросетями и единичные опыты молодых поэтов и поэтесс (включая, например, Арину Воронцову и автора этих строк) на нейросетевой же ниве; второй подход к маркировке поэтического письма как диджитально-нативного ассоциируется с интермедиальными длинными стихотворениями Аристарха Месропяна, а с недавних пор объединил авторов нового поэтического ресурса Web-Almanac, исследующих возможности расширения эстетических возможностей стихотворного текста посредством веб-технологий; наконец, третья зона разработки очертаний диджитальной поэтики сильнее прочих ускользает от дефиниций и называния имён — поэтому опыт Павла Жагуна и интересен нам особенно.

Сперва предпримем попытку внести ясность относительно вынесенных в заглавие терминов — или, верней, не терминов, а до известной степени спекулятивных означающих, временных смысловых оболочек, в которые мы предлагаем поместить вырабатываемые на наших глазах эстетические измерения. Под диджитальной поэтикой мы будем иметь в виду тексты, имеющие свойство диджитальной же нативности: написанные из позиции понимания цифровых технологий как «изобретения-вехи» [Житенев 2022: 14], неотделимые от такого представления и сближающиеся с компьютерной/веб-эстетикой не как с незнакомым, но манящим атрибутом новизны, но как с основообразующим фактором мысли, речи и социального существования современного субъекта. Диджитализованной литературой тексты Жагуна уже называл Кирилл Корчагин (в его написании — «дигитализованной»), имея под этим в виду тексты, «перенимающие у техники те или иные стратегии структурирования информации» [Корчагин 2011]; мы уточним это понятие — и будем иметь в виду поэтику, имеющую не-технологические основания, но ревизитированную в свете актуальной технологической реальности таким образом, что следствия цифровой революции презентуются текстом как конгениальные, продолжающие или вступающие в диалог с открытиями, проделанными до них.

Технологичны ли, диджитальны ли основания поэтики Павла Жагуна? Среди её прообразов — богатая традиция поэтического герметизма, в том числе непроницаемость Мандельштама и системная ассоциативность метареализма, но особое место для Жагуна в этой традиции занимают практики ухода от конвенционально постижимого эстетического объекта, в частности, автоматическое письмо сюрреалистов («искусство насквозь искуственно конвенционально» [Жагун 2009: 5] — настаивает Жагун в «Натуральной синтетике...», открывающей книгу «Пыль Калиостро»; тезис, вполне созвучный сюрреалистской прагматике). Эти ориентиры — именно в такой последовательности — группируются по принципу медленного устранения «ключей к тексту»: если роящаяся семантика Мандельштама предполагает наличие ключа, пусть и распиленного на куски и зарытого в топологически отдалённых местах, а метаболические пространства — изнывание читателя перед явственно видным ключом, которого никогда и не за что не отдадут в руки, то в случае с автоматическим письмом (от которого и в самом деле рукой подать до ген-арта) нам заведомо предлагают наслаждаться запертой комнатой. Бессознательное уединение, пожалуй, несколько отравляет перспектива овладевания инструментарием — будь то психоанализ или что-нибудь ещё — позволяющим оценить перспективы замочной скважины; выражясь менее метафорически, презумпция дискурсивности литературного письма [Компаньон 2001: 96] компрометирует претензии на полную произвольность — в конце концов, всё это по-прежнему создано агентом из плоти и крови, пусть и тщащимся выдернуть из своей речи скрепляющие её проволоки. Иное дело — агент, имеющий альтернативную материальную природу, «технологический двойник» [Simondon 2010], вызывающий смятение и трепет самим своим присутствием, выключенностью из когнитивных оснований речепорождения побуждающий человека самоутверждающе искать возможности проложить мост между техногенной речью и творческим письмом (и звучащая порой реплика консервативных критиков в адрес неконвенциональных стихов: «это как будто написано нейросетью» содержит в себе и долю терапевтического самоутешения — мол, человеку подвластно и то, что ассоциировано с машиной).

Генеративное письмо в понимании Жагуна двояко: в этой категории группируются и тексты, движимые интенцией воссоздать случайный характер машинной речи, и тексты, доподлинно имеющие таковой характер; «здесь каждую ночь настоящее море / менялось местами с рисунком» [Жагун 2013: 71] — подспудно манифестируется взаимообращаемость двух антагонистичных природ текста в одном из стихотворений «Тысячи пальто». Допустим, сейчас нас не слишком занимает фактическая разница между этими стихами:

   <…>

   только очнулся а тут всё синхронно

   родовые доспехи

   ряды фибоначчи

   безропотный деверь — во рту калачи

   землеройки москвы отмирают

   доверив родным голодранцам несмелые мысли царей\

   опрокинутых ливнем неловким

   <…>

   [Жагун 2013: 88],

и этими:

   женщина в восторге расписала настроение какое-то

   уксус лишился уподобления

   и гауссовских визитов головы

   понравились краски —

   путём науки соизмеримых чистых цветов

   шутки собратьев

   сродни светскому развитию рук,

   никакие интересы ласточек имеют

   [Жагун 2020: 89].

Для нас примечательно сочетание двух сходных по внешней организации типов текстов в этом проекте-ответе на проблему «грядущей колонизации человеческой речи армиями алгоритмов» [Конаков 2020: 125]. Возвращаясь к очерченным нами выше категориям, мы видим генеративный проект Жагуна как последовательную диджитализацию с очерченной перспективой обретения поэтикой полноценно диджитального свойства. В «Ульях Луны» Жагун демонстрирует читателю контраст, помещая в первый раздел книги стихи, созданные безо всякого задействования компьютерных технологий, а во второй — результат затейливых алгоритмических экспериментов с контрастно отобранным лексическим материалом; сам автор отмечает, что и стихи первого раздела в известной степени уклоняются от целостности и отчётливости высказывания, поскольку «большим стилем» современной мировой поэзии служит фрагментированность и непоследовательность (отметим на полях, что, по видимости, имеется в виду та часть мировой поэзии, что кажется самому поэту значительной и созвучной его проектам). Задача Жагуна — акселерационистская по своей природе, оппонирующая попыткам реставрации абсолютистского модернистского мировоззрения, занимающим определённую часть акторов современного литературного процесса, и даже не только на русском языке; это задача по возглавлению процесса диджитализации — и если полная сингулярность, может, выглядит в современной перспективе по-прежнему футурологично, то полномасштабная диджитальность поэтики уже сегодня совершенно реальна и представляет значительный критический интерес (некоторые имена мы уже называли выше).

«Поэзия (на всех своих уровнях) показывает, как она сама относится к своему оформляющему действию» [Родионова 2024: 57]. Оформляющее действие стихов Павла Жагуна характеризуется акцентированием не-единственности конвенционального способа получения удовольствия от текста — посредством столкновения неконтекстуализирующихся понятий и оспаривания функциональной роли самого синтаксиса и композиции она вводит читателя в перспективу сперва опосредованного, а затем и близкого контакта со средой, с каждым днём всё более и более движимой усилиями технических объектов:

   Тишина между фразами — технологична.

   Прочность.

   В результате письма образуется память отскока, пятна.

   Плотная музыка духа или ручная масса

   как понятие о переживании: войлок, барханы,

   лавсановый почерк

   [Жагун 2009: 104].

И отношение поэзии Жагуна к её собственному оформляющему действию не сводится к праздному любопытству — но характеризуется намеренной постановкой реципиента в неудобное положение, в котором ему приходится выносить вердикты о потенциале подобия человеческих и нечеловеческих агентов в их обращении к поэтическому письму, и даже, может, о свойствах языка и речи; и сам Жагун в авторском предисловии к «Ульям Луны» апеллирует к алгоритмам восприятия, от которых всецело и зависят подобные вердикты, намекая на эту вполне авангардную по духу провокативность постановки проблемы. Не потому ли алгоритмическая логика машинных стихов Жагуна построена на операциях более простых, но и более случайных, чем уже известные в 2020-м генеративные нейросети широкого профиля — ради отдаления от излишней антропологизации технологического двойника и технологизации/диджитализации «неповторимого оригинала» — человека?