Иван Лалич. Места, что мы любим (перевод с сербского Анны Ростокиной)

АОСТА

Солнцестояние в горах, прозрачно пламя, 

Чей оттиск жжет юную кожу лета, ястреба 

Рождаются из роз воздуха, и катаракты 

Дымного серебра, что окисляются на склонах 

Среди цветов и светлых тряпок ветра в соснах, 

Лишаи дождя на гребнях, слушаю тебя,

Эти картины, сбереженные для мизерной возможности 

Заново создавать твой мир; оттиск желания 

Жив в воздухе, отпечаток пальца на открытке, 

Вот мгновение, когда нет места, не запятнанного 

Нашей лучшей кровью; мне снился снег, 

Прожженный искрами цветов, и твое имя, я люблю, 

В леднике молочно-изумрудного оттенка спит животное 

Со сломанным хребтом, и камень, и беспокойный ствол воды 

Двигает оголенными корнями; воспоминание темнеет от желания, 

Как пленка от лучей, теперь ты далека и полностью отчетлива; 

Для тебя я берегу день, полный гор, начало лета, 

Для себя – нечеткий снимок обратной стороны любви.

ЛОВЦЫ ТУНЦА

В редкой дымке сумерек они бездвижны, льнут

К обкатанному волнорезу, как две черные мидии. 

Море раздевается в тиши. Те смотрят 

Желтым равнодушным взглядом. Просоленные сети 

Зевают всеми ячейками. Босая поступь рыболовов 

Качается над полостью деревянного брюха. 

Ночь моет мокрой тряпкой треснутые ступени 

Крыш над портом. Утро проглатывает маяк, 

Как муху стриж. Ловцы тунца уходят, 

Вмиг измельчав на ненадежной спине моря. 

У кого есть время, пусть ждет их возвращения. 

Гладкое небо слушает страхи серебристых косяков. 

Корабли вернутся с болью в твердых ребрах, 

Груженные плотным молчанием мертвых рыб. 

ПИСЬМО

Зеленый порт, и чайки, квелые, как полдень. 

Корабль уходит, теряясь в масляных разводах; 

Ищи его, если можешь. Ведь это больше 

Не тяжелая надежность пространства между стен, 

Расстрелянных слепыми взглядами. Шесть шагов 

Никуда тебя не выведут решительно. Все окна 

Широко разбиты в желтый, просторный час после полудня, 

Полный квелых птиц, холмов и тепловатого залива. 

Свобода, ребенок-великан. Я нерешительно переминаюсь, 

Неумело разобранный на тишину, страх и желание 

И ранимый от прикосновения пути. Или возвращения, 

Ибо море есть возвращение. Тысяча можжевеловых кустов 

Игольчато покоится под гладкой кожей водной массы. 

Что это, что не меняется, и в нем всегда я узнаю 

Себя, пусть я и не похож на море, а море 

Совершенно самодостаточно? Зеленый порт, 

Плавают вверх тормашками дома, и тупые ребра кораблей 

Обнюхивают рыбы. Это касание легче воспоминания. 

Наконец следую дальше. Пространство милосердно, 

Это заявляет красота вокруг. А время, а время, 

По горло, по глаза, ищи меня, если можешь.

АРГОНАВТЫ

Море терпело нас, увлеченное вечностью 

Внутри себя; и мы плыли – от берега 

К берегу, днями, ночами, годами.

К прекраснейшим берегам мы, разумеется, не пристали. 

Лишь ветерок доносил рваные пряди

Ароматов огромных садов на краю света,

В стороне от нашего курса; но мы познали 

Любовь и смерть – и толику смысла, 

Твердые крупицы золота в песке памяти; 

Да, и гордость за приключение, запятнанную кровью 

И омытую чистыми ветрами, под звездами, 

Меж которые мы неловко вписали свои имена. 

Наконец мы вернулись туда, откуда тронулись в путь; 

Команда рассыпалась, будто пригоршня бусин; порвалась 

Нить нашей судьбы. Капитан размозжен кормой корабля. 

Море не изменилось. Ничто больше не изменилось. 

Корабль с оголенными ребрами догнивает на берегу. 

Но немногим известна тайна: 

конец не важен, 

Важно лишь само плавание.

БЕЛГРАДСКИЙ АЭРОПОРТ В ИЮНЕ 

Выныривает юный зверь из ведрия, 

Тонкие мышцы металла в синей мари, 

Звук густо собран в мутной линзе, рев огня, 

А на террасе цветы и ветер, и тревога, 

Как колокольчик во вздрагивающем стакане, где лед 

Безболезненно теряет остроту граней, словно слово, 

Разоруженное ласковым произнесением, 

Вот он спускается, 

И повторю тебе – 

                               пассажиры в заблуждении, 

Не случилось ничего, пока они дремали 

Под наркозом горней пропасти, искаженные 

Вогнутым конусом дня, наездники 

Тени стрелы, 

Всё остается скроенным по их неточной мере, 

 
И зверь дышит на чистой полосе, как после любви, 

От которой нет последствий.

ЗИМНЕЕ ПИСЬМО 

Как ты причудлива там, где тебя нет! Между нами 

Воздух в удушье среди мелких соцветий, метель, 

Как нега болезни. И когда я касаюсь тебя 

На кромке обычного сна, пальцами сквозь решетку, 

Так мне кажется, ты заговариваешь 

О неведомых мне вещах: какая-то мудрость, 

Золотящаяся меж двух слов, словно летний воздух 

Между двух островов. Но все проще так 

Призывать тебя, чем представлять пространство, 

Что нас якобы разделяет (ночь из фиолетовой соли, 

Равнина, по чьей тиши я провожу прямую черту, 

Среди звездных, занесенных лесов – 

Ночь в декабре). И пускай ты отлична 

От всего, что знаешь о себе самой, в такую ночь, 

Когда одно новое море в страхе от снега 

Открывается и мигает, будто глаз, у меня в крови; 

Пусть ты причудлива, любовь моя, здесь, где тебя нет, 

Гляди-ка, горя, как пламя над свечой своего имени, 

В пустой комнате высказанного. 

Столько разных путей, 

Чтобы все больше зависеть от тебя!

МЕСТА, ЧТО МЫ ЛЮБИМ 

Места, что мы любим, существуют лишь из-за нас, 

Разрушенное пространство – видимость в постоянном времени, 

Места, что мы любим, невозможно покинуть, 

Места, что мы любим вместе, вместе, вместе, 

Разве же эта комната – комната или объятия, 

И что течет под окном: улица или годы? 

А окно – всего-навсего оттиск дождя, 

Однажды понятого и повторяющегося непрерывно, 

И вот эта стена – грань не комнаты, но, возможно, ночи, 

Когда сын трепыхнулся в твоей спящей крови, 

Сын, словно пламенный мотылек в твоей зеркальной комнате, 

Ночь, когда ты испугалась своего света, 

И эта дверь ведет в любой послеполуденный час, 

Что длится дольше нее, навсегда населенный 

Твоими будничными движениями, когда ты входила, 

Как огонь входит в медь, в единственную мою память; 

Когда ты уходишь, пространство смыкается за тобой, как вода, 

Не оборачивайся: вне тебя ничего нет, 

Пространство – лишь время, видимое иначе, 

Места, что мы любим, невозможно покинуть.