Александр Фролов. Из книги «Интуитивные страницы»

В издательской программе «Флагов» вышли «Интуитивные страницы» поэта, прозаика и переводчика Александра Фролова — «сумма четырёх тетрадей, заполненных с марта 2022 года по декабрь 2023», книга ассоциативной и метафоричной дневниковой прозы. Сегодня мы публикуем небольшой фрагмент из «Интуитивных страниц» — и приглашаем приобретать книгу в независимых книжных магазинах и на маркетплейсах! 

→ «Интуитивные страницы» на OZON

Лето 2022

В туманных садах мы прятались от длинных теней стрелок часов и находили там останки библиотек — покрытые мхом и копотью фрагменты — историй, рассказанных с конца о кольцах на воде, возникших до падения камня, о разгаданных сфинксах мелом на деревянном полу — игра в классики с палачом — память со съеденными краями — нарост бесплодных знаков.

В тягучей, тяжёлой влажности кукольных слёз я двумя руками переворачиваю лист календаря. Птицы надрывны, между приступами смеха я могу только молчать. Свет вышел горлом к морю мёртвых узлов. Баржа кульминации на скорости комы. Яблоко выпадает из орбиты притяжения. Компас куском льда в ладони.

Отогрей магнитное поле. Прислушайся к свету в капельках испарины. Возможно, это — голоса будущего, ещё не знающего снов. Лепет Земли. Кто учил её говорить, хоть чаша её была наполовину пуста?

Заглядывая в ржавую бочку — ловушку для дождя, — вкопанную в землю, я наблюдал, как спит вчерашний ливень, видящий небо во сне — тёплом, как воспоминание о маминых руках, вечере, похожем на улыбку.

Не спешит раскрывать карты чай в кипятке. Воздух пропитан безвременьем и отдалённым, как выходные, дождём. Серебро расцветает от солнца пальцев, и гитара выходит из берегов тишины. Посмотри — на стёклах затягиваются трещины.

В туманных садах оживают каменные львы.

Медный воздух без четверти вечера отражает разницу запахов отцветающих лип, как приблизительность «я люблю» и я люблю. Несовпадение языка с самим собой, что видно по разветвляющимся диалектам. Зазор между да и нет — нерешительность или безразличие, а может, и сон о реке, поглотившей берега — пустое время без насечек, зуда — поверхность льда — кожа белой ночи.

Отдалённость птиц заставляет вспомнить об иероглифах. Их крики тушью растекаются по рисовому песку, теряются или прячутся за шипением рёбер Дона, как мы зарываемся в солнечное зерно выпить кофе.

Сухие молнии, как глаза, в которых живёт время. Ладони хрустят и шелестят на сквозняке от чрезмерного чтения. Мне недостаточно слов, когда я хочу петь с камнем и смеяться с водой. Деревья рассказывают о том, что в пробелах. Ни к кому не обращаюсь, когда рисую хаотичные линии на глине. Иногда следам нужно остаться следами.

Мы пытались понять, о чём говорят геометрические фигуры, изображённые напротив животных — квадрат-лев, треугольник-носорог, круг-крокодил... — на черепках глиняного кувшина, чей обжиг мне напомнил ожог от контакта с невыразимым — теплом в порах бетона, отчего ночь не закрывает один глаз — полуночным разговором посуды — переводом «Диалогов» Платона на язык вещей — крупицей перца в мякоти клубники — красными или зелёными эллипсами в сорокапятиградусном наклоне жары.

Вторые сутки дождь не сдерживает обещание прийти на встречу. Выветренную сквозняком мебель смазать кремом. Скрипит стол от тяжести мгновения, залюбовавшегося собой. Солнечный туман давит на тело, не давая сделать шаг. Сбросить золотые одежды до заводских настроек. Лунка остаётся в грунте продлённого дня. Не дочитал до белых ночей — слишком чувствительная эмаль на зубах. Кофе дремлет в белой чашке, не торопясь обнажать гущу. Медленность выпросить у рыб за спиной времени, стоящих параллельно стеклу реки, и свет, отражаясь от них, заключает себя в кавычки.

Стенки кру́жки сжато пересказывают бурные истории кипятка, оставляя самое главное, как поверхность мрамора цитирует рельеф в пространстве двух мер. Ваза никак не расцветёт. Арахис, напуганный микроволнами, легко снимает одежду. Розовый свет волнуется на твоих пальцах, пропитанный вином в бокале. Виноград пьёт солнце маленькими глотками до середины сентября. Лучшие сорта на твоих волосах. Нырнуть в их игристое море и стать в нём дельфином, потерять язык.

Нитью холодок. Весть о дожде в клювах низколетящих птиц. Мы ждём её три года, как старая книга, распадающаяся на главы, — клея. Антилопы у водопоя, облепленного львами, забывают о жажде. Тетрадки из детства, билеты на автобус, в кино, карты на непонятном языке, фотографии в двоичном коде по ту сторону света. На внутренних стенках звука — потрескавшиеся фрески памяти, как лицо Леонардо да Винчи в почерствевшей от него до гранита воде — кожа на зеркалах и ботинках из прошлого века — стекло моста, по которому переходят длинные тени в гостиную ночи с высоких, как лоб, потолков — тропинка, притихшая в смесях леса, летом, когда каждая вещь — медленна, максимально приближена к себе, как жизнь у своего края влюбляется в себя.

Смуглую кожу вечера мы смогли рассмотреть лишь у белых колонн ротонды, по одной из которых нитью слезились вверх муравьи — молотым перцем времени. На пролётах лестниц — его расслабленная незавершённость — кто-то стёр наконечники стрелок — у часов притупилось зрение, и эта расплывчатость — понятие «твоё» и «моё» в отношении предметов в поле нашего притяжения — представление о мире за рамками языка в лепете становления. В беге руин по точкам зрачков, прямоугольникам спазмов фотоэмульсии, по пыльным до хруста блокнотам археологов, по разговорам из поколения в поколение — движению песка за стеклом. Пустыня в аквариуме ждёт, когда в воздухе повиснет неломкая пауза, чтобы заполнить своей, как искусство модерна тишиной — льдом взгляда, от которого на скульптурном гипсе ансамбля оживают трещины и разбегаются цепочками муравьёв. Поэтому мы сожгли карты, слепив из пепла игральные кости, добавив для крепости каплю крика вишнёвой смолы. Теперь в наших прогулках каждый шаг — будто по спинам мерцающих ласточек — не помнит себя, последующий, но тепло твоих пальцев — ориентир — пять костров вдоль берега вечера — горизонта — за которым мы — волосок и перо в разреженном головокружении «если».

День проходит, как взглядом скользить по гладким ладоням статуи, по чешуе зеркального карпа — неуверенными пальцами с пересохшей от влажности кожей, по зеркалам, в которых тихо, как во рту у рыб или в читальных залах — желтизна страницы в желтке закатного света, её хруст, от которого хочется пить или теплее одеться.

Тишина книжных полок, к которой, прежде, чем прикоснуться, свет спрашивает разрешение. Тишина сомкнутых губ у холодной постели. Тишина улетевших птиц. Мальчик лет десяти минуту назад положил на землю велосипед и ушёл — колесо продолжает бесшумно вращаться. Бывало, без слов ходили вокруг стадиона. Отцветали каштаны. Стрелки бежали по циферблату. Я размешивал сахар в кофе. Облака осторожно кипели.

Твой сон — тонкий, как ножка бокала, голосок комариной иглы, простенки между секунд. Ночью жара спит в стаканах, под веками. Неподвижность тела, воздух. Но шлейф прохлады коснулся плеча — течение мыслей. Нет кота, но пространство подстерегает любое движение, как мышь. Мурлычущий параллелепипед — если не думать. Вазы смотрели или старели? Угол изогнулся пятёркой. Фрагмент мира просыпался. Сквозь сито ума.