rosarium genitalia garden

Куда ты теперь, теням открывшись, куда?

Карабкаться. Ощупью — выше. 

Истощишься, сотрёшься, сделавшись тоньше!

Тоньше: нитью,

по которой спуститься она захочет, Звезда

Пауль Целан, «Свидетельствуй и ты»^[1]

                 заблуждение в обречённых садах

1.

за калиткой — тень, и замерзает взгляд; но здесь всё в розовом мерцании, и воздух как флакон с духами — запечатан, удушлив, как перед грозой:

грозарий-колба —

в дремучем дрёмном Саду сегодняшнее таинство: sub rosa^[2], не разглашай мой шёпот, Ошипованный куст,

                   эротика Сада, эрозия —

иногда я думаю: вот бы все розы обратились вульвами, львиными зевами.

но роза и так — зевота, она сонлива и сладка, и её листаешь как книгу — книгу Запаха, книгу Стыдливости (самый стыдный запах — генитальный дух), guilty pleasure всех запахов, распаханная грядка.

здесь, в этом примечтательном месте на отшибе катастрофы, я отдаюсь слабым надеждам на счастье: в розарии-грёзе грязь под ногтями, нелепое свидание с тишиной; у перчаток холщовая кожа вся в резиновых чешуйках, я продырявливаю её ненароком, слишком ногтюсь — в этой избыточной, Чрезмерной коже я совсем пугало, чудище, что живёт на краю цветения — чудище тишины и возделываю свою кровь в молчании, из молчаливого зерна прорастает самая железная из роз, кованая кровь моя! коварная спутница всех чаяний — чайная роза? —

бессмертие во всеоружии? —

      изнасилованная красота; — 

(тире как шипы!) — 

(колкие веретёнца, словокрутки) —

...

защита — не оружие.

у железной розы голова отяжелела, превращение огорчилось: полей мою кровь из лейки, и она заржавеет, — поэтому все лейки обезвожены, в них гнездятся полёвки; поэтому фонтанчик в сердцевине Сада остекленел.

роза — спираль, в этойм её величие, и мои ногти всё растут — уже не только ногти, но каждая кость удлиняется, и позвоночник уже тоже роза, винтовая лестница света, райская башня, раковина острошипая — aporrhais pesgallinae, куриная нога^[3]; каждый позвонок продырявливает кожу — чучело садовое! — поначалу рогатой спиной задеваешь кусты, но потом привыкаешь.

2.

медленное сохатое движение в глубине Сада.

ангелы с лицами-бутонами стоят в стороне в охапке узколистых крыльев. они встревожены, трогают друг друга за локти, шарахаются от шмелей. их рты — рябые как озёра, они полны лягушек, что шебуршатся глубоко в ангельских горлах. иногда ангелы икают протяжно: βρεκεκεκέξ κοάξ κοάξ!^[4] — но тут же зажимают себе рты многими руками, запрещают себе даже отзвук отзвука.

в молчаливойм поклонении Саду я перебираю розарий, как стихотворный венок:

зачем? что отсчитывать в тишине Сада? — каплю крови от веретёночного укола, летаргические сны?

уж точно не слова молитвы, это опустелая литургия.

за тишайшей решёткой Сада чёрный кошмар, вязкая могила — но сам Сад: цветы на могиле, цитадель памяти. 

восхваляет ли Сад смерть, и боль, и гибель? — примиряет с ними; и всё же: в какой момент примирение обращается смирением...

в самый чёрный момент тишины.

ангелы как корзины с голубями, совсем ополоумели, глядят во все глаза на крота с носом-✷, наступают друг другу на ноги, поглотали со страха всех лягушек. они смешные, растопырили лепестки, но мне жалко их дрожащие колени, совсем хлипкие, как вишенные черенки.

они слишком заворожены пугающим,

чтобы оглянуться и увидеть

                                             Ужасное: Сад едва дышит.

изгнанный розарий, некогда Озарённый Сад, в своей нищете он мерцает теперь из последних сил, и тень падает на его увядающее сверкание, пыльная, невесомая тень.

что воскресит его?

3.

не нас изгоняют, но мы изгоняем.

вот ужасное, что рассказал мне Сад.

когда ангелы попадали сверху, они стали розами, их головы обутонились, мечи и копья зашипели. теперь они боятся говорить — это слово обнажило, обожгло их гортани, превратило из сосудов, хрустальных ваз — в трепещущие соцветия голоса: в страхе они наелись лягушек, но и песни лягушек пугали их. нагота сделала их голоса стыдливыми, они прикрывают голоса крылистьями, не понимая: безобразие наготы высечено у них в ушах (ушных раковин у них нет, лишь дырочки слуха, как у птиц).

мне нравится их нагота, она лучепёра, тихо шелестит на ветру.

в безрадостном Саду нагота — единственное, что хочется слушать, но едва ли прислушиваться к ней можно долго — послушание наготе возможно только изнутри наготы.

заброшенная беседка, увитая плющом, дряхлая; — нагота бывает и такой, в её решётчатых стенках слушаешь скрип дерева, медленное ветшание, мучительную ломоту.

4.

мучительная ломота — чувствовать, как разрастается тело. костенелое тело заняло уже половину Сада.

ангелам нравятся кости, они сидят на них, как на жёрдочках; кости — опора косноязычия, только об этом ангелы и думают: как бы, как бы свою словность окостить! но костей им не видать.

я завидую ангелам. их цветочные тела почти невесомы, прохладные, влажные стебли с пышными чашками росы (они плачут? менструируют?), сокровенные тела.

я — как поваленное дерево в обрубышах веток, молча гнию, наблюдая: когда наступает ночь, они кладут головы друг другу на плечи и цепенеют.

5.

однажды Сад умер.

он умер из-за меня: моё тело разорвало Сад на части; кости проткнули Саду брюшину, выпустили Саду кишки. он лопнул с оглушительным треском, как огромный перламутровый пузырь, сдулся, повис жемчужной складкой. какое-то время он ещё трепыхался беззвучно, едва хлюпая останками розовой плоти, нежный и затхлый, как склизский осётр, но вскоре растаял, пропал.

я не знаю, что стало с ангелами.

может, они испугались грохота и улетели; куда улетают ангелы? в каких ещё обречённых садах найдётся для них пристанище?

никуда они не улетели — истаяли вместе с Садом, как сугробы, остались одни прутики да соль.

и отныне повсюду воцарилась темнота.

6.

…………✷…..!!.......

7.

это явилась Звезда: драгоценность, противотемень, светотень.

«зачем ты здесь?», — (так моё тело спросило её);

она не ответила, замерцала, зашуршала, увеличилась, приближаясь, зарозовела, пыхтя и обретая шершавый телесный рельеф, и вдруг: обрелась какой-то животной! блистательной зверицей!

она приблизилась — звездоносая, светоносная кротиха.

пришлось спросить опять:

— зачем ты здесь?

она заурчала. потом заговорила — её голос звучал как дряблый скрежет, низкий и дребезжащий, голос-полумрак — она сказала:

«...... а тыы?.......»

меня обдало её тёплым, затхлым дыханием — (меня или моё тело?).

— Сад погиб, — ответило я-тело, — ангелов не осталось. тень опрокинулась на эту местность и растворилась в темноте, и только я продолжаю быть здесь. я не могу уйти, потому что моё тело стало костью, я не могу подняться, не могу пошевелиться, я ничего не вижу. везде одна темнота.

она вздохнула:

«...... мхх.....»

— зачем ты здесь?

«........ я движусь.......»

— движешься? куда? ты знаешь, где мы?

«............. мы................... — она медленно выхрипывала каждое слово, слова выпадали из её глотки, как комья грязи — разваливались, чавкая, пачкая эхом тишину, — ............... мы в земле...............»

— что?

«...... ыхххм............... мы в земле......... мы в могиле»

так она сказала.

«........ я рою землю вечность.......рою....... эту темноту.......... я не видела, но чуяла, как созревала земля........ всему приходит время погибать....... и этот Сад сгнил...........»

— что же.... что же делать теперь?

«...... ждать...... пока вызреет новый........»

она зашевелилась прочь, медленно удаляясь, пока окончательно не померкла. неповоротливая и шероховатая, уничто(жительница) темноты, слепая и слепящая, она ушла, но её мерцание ещё дрожало, отражаясь от меня.

8.

прошло немало времени, пока мои глаза привыкли.

всё стало белым — но не белым — а бледно-серым, каким обычно расцветает Белизна при малом свете — всё стало таковым — потому что всё вокруг было мной, и я было — всё.

ветвящиеся кости, окостенелые прожилки листьев, Костлявый Сад, Колющий Сад, он ширился во все стороны, и когда я поворачивало, или поднимало, или опускало голову, я видело — моё тело повсюду, обескоженное, обесплоченное: вот рука, вот нога, вот рука руки, вот крыло ноги, вот крыло крыла, вот пальцы и пальцы пальцев, вот хвост, вот ухо хвоста, вот хвост крыла... Край Хрящиков, Сад Костей. Здесь не было Звезды, чтобы озарить, подсветить Белезну, она была где-то Там — и свет бежал от неё по мне и рассекал темноту, распарывал — и тень обнимала каждую мерцающую, длящуюся кость, баюкала её, очерчивала.

Здесь-тело переросло темноту; щёки зарделись, рот распустился, даже язык и тот — истончился, стал влажным, как лепесток, и гибким: сочащимся — как будто всё мясо, вся кровь сгустились в нём, расцвели в нём...

где-то наверху тело услышало (ощутило): трепет, порхание... кто-то уселись на самых макушках костей, они ворковали, егозили.

некоторые из них шебуршали: «одна роза — это ещё не сад», хихикали, пихались; другие, шелестя, отвечали: «но и одна роза — Сад».