ПОТЕРЯННАЯ НЕЖНОСТЬ
Если с пальцев моих беспричинная нежность
вдруг слетит, если с пальцев моих… то ее,
эту нежность потерянную, с дуновеньем
эту нежность бесцельную, кто подберет?
Я могла бы любить в эту ночь бесконечно,
я влюбилась бы в первого встречного, но –
никого. Одиноки цветущие тропы.
Ветер нежность все дальше и дальше несет…
Если вдруг поцелуют в глаза тебя, путник,
в эту ночь, а в дыханье ветвей – забытье,
если пальцы твои вдруг рука мимолетно
вдруг возьмет и отпустит, сожмет, пропадет,
Если руку ту, губы те ты не увидишь,
поцелуй если ветра виденье – и все,
ты, о, путник, глаза чьи бездонны, как небо,
моей нежности в нем распознаешь полет?
DANZÓN PORTEÑO
Была я виноградом желтым смерти
опьянена твоим, Буэнос-Айрес,
что ты выращиваешь на закатах,
на западе, на берегах холодных,
увидела я черный твой Пуэнте Альсина,
бандонеоном сжавшийся, и танго
твое, что среди волн Риачуэло
поломанные шлюпки танцевали.
Змеились волны ядовитой кровью,
и вместе с ними ржавые притоны
и мрачных фабрик скученные блоки
вздыхали, и из труб их доносились –
из недр их, из их грудей голодных –
незатихающие корчи плача.
СТРАСТЬ
Одни – виски, вторые – руки целовали,
а третьи – губы, а других манили очи.
Но разница не велика, чего ты хочешь?
Они – не боги, – люди. Да и то едва ли!
Но встретить бы однажды дух непобедимый,
с достоинством божественным в груди могучей
в чьем пламени погибнуть бы хотелось жгучем –
от урагана гибнут как колонны дыма!
И руку на плече почувствовать бы – тяжесть,
придаст что сердцу благородство, низу – влажность,
и мозга творческие пробурит глубины.
И необъятный взгляд своим впитать бы телом,
пока оно огнем пылает красно-белым,
пока скелет весь не иссохнет лебединый!
ТРЕПЕТ РОЗ
Так нервно розы куст, так трепетно цветет,
что силы тратит все, которыми живет.
Взгляните на цветы, что падают с куста:
их столько – это в них его смерть разлита!
Не станет взрослым он, погибнет он незрелым,
едва цветы его с его простятся телом.
СУББОТА
Я рано встала и скорей, босая,
в сады по коридорам побежала
с цветами целоваться.
И лежа на траве, земли вдыхала
чистейшее дыханье.
Умылась я в источнике, что канны
цветами окружен, а после расчесала
свои я волосы и надушила
жасмином ароматным руки. Цапли,
изящные, украли золотые крошки,
на юбке что моей остались.
Затем я тонкое надела платье
из тарлатана.
Легко свое соломенное кресло
до вестибюля донесла я.
К ограде взглядом я своим тянулась,
к ограде взглядом.
Часы сказали мне: пробило десять.
Внутри посуды звон – стекла, фаянса:
столовая в тени, и руки чьи – не знаю – скатерть
расправили уже.
Не видное мне солнце – там, снаружи,
на белом было мраморе ступенек.
К ограде взглядом я своим тянулась.
Тянулась. Я тебя ждала.
ТВОЯ НЕЖНОСТЬ
Я спокойно иду по тропе, и цветут вдоль нее акации,
и дурманят они мне руки снежными лепестками,
и горячий западный ветер с моими играется волосами,
и словно пеною благородства души исходят пульсации.
Добрый гений: весь день со мною – благодати твоей эманация,
один только вздох – и я вечное, и недолгое пламя.
Но душа ведь подвижна – полечу ли и я за мечтами?
На ногах моих выросли крылья и танцуют три Грации.
Ибо руки твои вчера ночью в объятьях моих горящих
кровь мою переполнили нежностью, а затем уст пьянящих
своих напоил ты уста мои медом душистым.
Таким свежим, что боюсь возвращаться в родное свое селенье
благоухающим этим рассветом – из-за летнего дуновенья
он слетит с моих губ цветом бабочек золотистым.
НЕЖНАЯ МУКА
Прах золотой в твоих руках – мои печали.
И жизнь свою в твоих руках я прожигаю.
И нежности мои на них я оставляю.
Я – склянка для духов, которые истаяли.
Какою мукой нежной тихо я страдаю,
когда, с тоской, души разрезавшей мне дали,
я дни все, хоть обманы мне известны стали,
целуя гибельные руки, прожигаю!
ДВА СЛОВА
Этой ночью ты прошептал мне два слова
простых. Два слова, уставших снова
и снова быть произносимыми. Два слова,
что, старые, новыми стали.
Два слова столь нежных, что, с неба ночного,
луна, просочившись сквозь веток покровы,
замерла на устах моих. Столь нежных два слова,
что пошевелиться боюсь, не решаюсь,
стряхнуть муравья с шеи чтобы.
Столь нежных два слова,
– что говорю, не желая того – о, жизнь так прекрасна! –
столь нежных, столь кроткого зова,
что на тело льют масло душистое словно.
Столь нежных и столь прекрасных,
что нервные мои пальцы,
как ножницы, тянутся к неба тканям атласным.
О, пальцы мои срезать
звезды желают так страстно!
СТРАХ
Так близок твой взгляд был, и страсть тебя жгла.
Как львица, готовая в сердце вцепиться,
я, преображенная, вдруг замерла.
Луна мне: … снег, гибель, забыться, забыться…
«Все – пепел, – вскричала я – прах!». Мы застыли,
и статуй, двух бронз, холоднее мы были.
ПРЕДЧУВСТВИЕ
Я предчувствую, что жить мне осталось недолго.
Голова моя словно плавильная печь,
все очищает и поглощает.
Но без единой жалобы и без всякого страха
я тихо хочу умереть безоблачным вечером,
под ясным солнцем.
И пусть белая змея родится в ветках жасмина,
и, нежная, нежно пусть в сердце меня ужалит.
ПОЙ!
В то время как меня пугает мрак ночной,
а я страдаю, плачу и хочу забыться,
о людях ничего не знающая птица,
ты, со златыми крыльями, ты, птица, пой!
СПИ!
Безмолвный мрамор, чьи глаза пусты,
о, ты, в одну смотрящий точку, ты!
Не просыпайся никогда – веками
спи…
Пока в тебе свои вьют гнезда птицы,
и сила пробуждается весны,
безмолвный мрамор, чьи глаза пусты,
спи же, спи.
Пока вселенная своею мощью
извечной движет вечные миры,
ты вечно, о, несчастнейшая форма,
спи же, спи же, спи…
ПОСЛУШАЙ
Я рядом прилягу, безмолвно, безмолвно,
в духах вся, в духах, потеряв мыслей нить,
и не будет ни слов у меня, ни желаний,
только буду уметь любить.
Как воды падут, монотонно и грустно,
найду твою грудь, чтобы груз свой склонить
на нее, непосильный, что душу терзает,
и что я не могу объяснить.
И жалости буду просить я, любимый,
и слезы начну я безмолвные лить –
так на город небесные воды спадают
и не могут его изменить.
И грустною ночью, когда ты разлюбишь,
глаза свои вытру я, чтобы уплыть
в те моря черноты, где владения смерти,
и вовеки – не быть.
Я
Любя, печалью мягкою я таю.
Могу я небо опустить – другого
когда я душу со своей сплетаю.
И пуха мягче я тогда любого.
Никто, как я, так не целует руки,
не нежится в мечтах так не по делу.
И душу нежную такую телу
другому не давали на поруки.
В глазах любимых гибну я, живыми
когда их ощущаю под своими
я пальцами в крылатом их обличье.
Слова я знаю, чары что наводят,
но и молчать умею я, восходит
когда луна во всем своем величье.
СТИХИ К ПЕЧАЛИ БУЭНОС-АЙРЕСА
Прямые улицы, что серы и унылы,
порой где небо видно, как из-за ограды,
и их асфальт, и их угрюмые фасады
мои мечты весенние лишили силы.
Как много я, не видя, кто идет навстречу,
по ним бродила – как по пасмурной темнице.
Их монотонностью душа моя томится.
И – «Альфонсина!» – не зови. Я не отвечу.
Буэнос-Айрес, если осенью умру я,
когда пленяешь неба синеву благую,
не удивит меня тяжелое надгробье.
Ведь я уже была погребена, пока я
по улицам бродила, что полуживая
река соединила водяною дробью.
В ЭТОТ ВЕЧЕР
Я в этот вечер
хочу любить далекого кого-то
богоподобного мужчину,
кто был бы птицей, к сладости летящей,
и много женщин было у кого,
кто знал бы о чужих краях, цвели бы
слова чьи на губах, благоухая:
вот участь сельвы девственной под ветром…
Хочу любить его сейчас. Спокоен
и мягок этот вечер, словно мох.
Мой рот и пальцы тонкие трепещут,
и косы расплетаются мои.
Неясный слышу шум…и вся земля
так сладостно поет… И вдалеке
леса, обремененные венцами,
ручьи, из берегов своих что вышли,
чьи воды в землю проникают так же,
как и мои глаза в глаза другие,
завороженно грежу о которых…
Но солнце
уж опускается с высоких гор,
и птицы все в укрылись гнездах, вечер
вот-вот умрет, а он – так далеко…
как солнце, что уходит в никогда
и оставляет здесь одну меня –
с дрожащими устами, с истонченной
душой, надеющейся на любовь,
благодаря которой становлюсь я
и нежной, и прекрасной…