Аушра Казилюнайте. Беседа с Анной Гальберштадт и пять стихотворений из новой книги «Весна это и есть любовь» (перевод с литовского Анны Гальберштадт, Андрея Сен-Сенькова; беседа Анны Гальберштадт)
Чебоксарское издательство «Free poetry» выпустило книгу стихотворений литовской поэтессы Аушры Казилюнайте «Весна это и есть любовь» в переводах Анны Гальберштадт и Андрея Сен-Сенькова. В поддержку издания «Флаги» публикуют несколько стихотворений из новой книги и беседу переводчицы с Аушрой Казилюнайте.
Беседа Анны Гальберштадт с Аушрой Казилюнайте. Перевод с литовского и английского Анны Гальберштадт
Анна Гальберштадт: Аушра, каким вы видите свое место в литовской поэзии? Относите ли вы себя к какому-нибудь течению?
Аушра Казилюнайте: Скорее нет. Но в советское время большинство литовских поэтов избегали социальных и политических тем. Они писали лирику: природа и любовь были главными темами. Можно сказать, что они ушли в эстетизм, избегая острых углов.
АГ: В советское время господствовала официальная формула для поэтов республик: литература должна была быть национальной по форме и социалистической по содержанию.
АК: Да. А в девяностые годы, годы сопротивления, когда национальное движение Саюдис стало массовым и Литва восстала против Советской власти, поэзия вдруг приобрела популярность. Поэтические чтения собирали огромные толпы, как на стадионах. Одними из самых популярных поэтов того периода стали Бернардас Бразджюнас и Юстинас Марцинкявичюс.
АГ: Как вы видите современную поэзию независимой Литвы? Есть ли среди литовских поэтов разделение на людей канона, пишущих в рифму и верлибристов? В России до сих пор ведутся жаркие споры на тему того, можно ли назвать поэзией стихи, которые нельзя запомнить наизусть: это несмотря на уже немалое количество поэтов, отказавшихся от рифмы и идущих по стопам, например, Аркадия Драгомощенко. Кстати, я очень рада, что Витас Декшнис взялся за перевод стихотворений АТД, как его называют.
АК: В Литве на сегодняшний день поэты как бы разделены на поколения – старшие, которые пишут формальные стихи, и молодые, которые пишут в западной традиции верлибра. Из поэтов моего поколения, пишущих рифмованные стихи, можно выделить Ильзу Буткуте. Но она использует рифму осмысленно. И это работает.
АГ: Крупнейший литовский поэт и интеллектуал Томас Венцлова, уже ставший классиком, переводчик Бродского и Милоша, как-то сказал мне, что Сигитас Геда, невероятно почитаемый литовский модернист, стихи которого я тоже переводила, довольно сильно навредил литовской поэзии. А Антанас Йонинас, прекрасный поэт моего поколения, с которым мы выросли на одной улице, сказал мне, что они оба крупнейшие поэты, соперники за первую лиру Литвы.
АК: Да, я согласна с этим.
АГ: Аушра, относите ли вы себя к представительницам феминистской поэзии? Вот, например, Гедре Казлаускайте, стихи которой я тоже переводила, пишет о своем детстве, когда она подвергалась психиатрическому лечению «от лесбиянства».
АК: Я, конечно же, феминистка, я за равные права женщин, но я не пишу гендерные стихи и не затрагиваю тематику ЛГБТ. Вот ваши стихи занимают особенное место, они очень сильно отличаются от стихов других поэтов из Литвы.
АГ: Каким образом?
АК: В ваших стихах есть психологизм, вы пишете о проблемах и страданиях людей, и вы не боитесь социальных и политических тем.
АГ: Да, одна из тем моих вильнюсских стихов – это Холокост и его отрицание в независимой Литве. Когда в вернулась в Литву в 2007 году, после 28-летнего перерыва, меня охватила ностальгия. Город моей юности был прекрасен. Температура воздуха в августе была идеальной, улицы были человеческого размера. И мои одноклассницы встретили меня необыкновенно тепло.
А в 2011-14-ые годы, когда я приезжала в Вильнюс с SLS, я пошла на экскурсию с американским молодым писателем, которые повел нас в Вильнюсское гетто и показал, где был главный вход, театр, знаменитая библиотека иудаики на бывшей улице Страшуно, а теперь Жемайтийос. На меня это произвело невероятное впечатление, потому что вход в гетто, откуда увезли по крайней мере семьдесят, а по другим данным – сто тысяч евреев в Понары и расстреляли, был на улице, где жила моя тетя и куда меня еще родители носили на руках. Алта, у которой в каунасском гетто убили шестилетнюю дочь Сарру, прострелив ей руку, была бездетной и часто присматривала за мной и моим кузеном Гришкой, когда нас негде было оставить. И по этой же улице я одиннадцать лет ходила каждый день в школу.
В советское время все скрывалось; только в двухтысячные мои школьные подруги и я стали рассказывать семейные тайны друг другу: мой отец потерял работу в университете в 1953 году, во время «дела врачей», у подруги мать арестовали за участие в подпольном националистическом движении.
И в Понарах в моем детстве не было даже какой-нибудь таблички на месте уничтожения ста тысяч евреев и поляков, поэтому мой Вильнюсский Дневник – это книга о городе, откуда исчезли мои родные и друзья детства; о городе, в котором звучали, по крайней мере пять языков, а теперь он моноязычен; о городе, история которого оказалась наполовину стертой.
АК: Да, конечно. С другой стороны: я прочла о преступлениях против индейцев – коренного населения Канады – детей которых загоняли в школы для ассимиляции, где многие подверглись физическому или сексуальному насилию, а многие погибли. В США и Канаде были свои преступления против человечества.
АГ: Несомненно. В каждой стране, включая США, были жуткие войны. Та же Гражданская война была невероятно кровавой. Расизм и антисемитизм, гомофобия и анти-иммигрантские выступления есть и у нас. Дело в масштабах. Америка сильно раскололась во время правления Трампа. К сожалению, одни преступления не оправдывают других.
Но ещё один вопрос. Вы смелая? Вот название книги ваших стихов, которые я перевела на русский язык в коллаборации с Андреем Сен-Сеньковым: «Весна это и есть любовь». Русские поэты часто говорят, что надо избегать банальностей, как огня. Рифм типа «кровь-любовь» и тому подобного. А вы не заботитесь о чистоте стиля, не боитесь писать так, как считаете нужным, и это работает.
АК: Да. Например, моя первая книга называлась «Первая литовская книга». Первая печатная литовская книга это катехизис, свод правил для христианских детей и малограмотных крестьян. И моя первая книга была катехизисом, где какие-то правила излагались в форме кроссворда, другие – в форме правил шахматной игры и так далее.
АГ: То есть книга был концептуальной.
АК: Да, о ней много писали. Мой подход к поэтическому творчеству не филологический. Я изучала историю, теологию, философию. Работа над языком не является для меня самоцелью. Язык – это средство, система дорожных знаков, которая помогает повернуть по направлению к тем состояниям, которые не вербализуемы.
АГ: Мне это тоже близко, Аушра. Мой метод письма критики иногда называют минималистским, с нечастым использованием метафор, аллюзий и так далее. Для меня тоже важна точная артикуляция невербализуемых психических состояний. Например таких, как в вашем стихотворении, где фигурируют сброшенное на пол платье и олень, выбегающий из леса. Спасибо за интересную беседу!
Пять стихотворений из книги «Весна это и есть любовь»
***
вот я сошла с ума
мое платье сброшено на землю
оно мне никогда не нравилось
вот я сошла с ума
мой скелет сделан из старинного зеркала
в нем отражается олень, возвращающийся в лес
ВСЕ ЦВЕТЫ УВЯДАЮТ
слышу стук, открываю дверь:
моя соседка через стену
я часто слышала, как она вечерами моет посуду
видела ее краем глаза несколько раз –
первый раз это было в детстве
когда наш пес Лорд не вернулся домой
и еще раз
когда бабушка не пришла
я всегда старалась делать все интимное тихо –
так чтобы она не слышала
по правде говоря, самые обычные вещи
становились интимными благодаря ей
затаив дыхание с трепещущим сердцем в час ночи
я медленно и спокойно размешивала мед
в своем ромашковом чае
чтобы она не слышала чтобы не поняла
и вот она стоит передо мной с огромным букетом
красных цветов
их бутоны удовлетворенно качаются
в моих трясущихся руках
оглушенная спрашиваю как дура
что мне с ними делать?
она улыбается так красиво
просто люби их
ВЕСНА ЭТО И ЕСТЬ ЛЮБОВЬ
и ты стоишь там растворяясь в солнечном свете
погребенный под лавиной весны
потерянный навсегда
там нет ничего кроме света
еще большего света
ты пытаешься открыть любопытные глаза
чтобы увидеть то что есть
увидеть и зафиксировать
чувствуя тщетность этого
тепло ласкает лицо слепит солнце
освежающая река ветра струится по твоей коже
и тебе больше ничего не нужно
как ты можешь в чем-то нуждаться
когда на кончиках пальцев
свет всех солнц которые когда-либо вспыхивали
и на коленях
нежность всех цветов которые когда-либо увядали
ТОЛЬКО ДРОЖЬ
Ночами мы возвращаемся в тайгу
И учимся разводить огонь
Фиолетовое небесное пламя
бурлит и меняется
как будто цвета стараются помочь
нас осталось мало
но много никогда и не было
только дрожь, когда вглядываешься в даль
только лесные дорожки, протоптанные
стоглазыми оленями
ЖИТЬ-ТО ВЕДЬ НАДО
каждую ночь слышу улетающих журавлей
каждое утро вижу падающие листья
каждый день где-то наступает зима
которая никогда не закончится
каждый вечер меня закапывает мужчина
в джинсовом комбинезоне
ему за это мало платят
но жить как-то ведь надо
кредит выплачивать
и алименты детям
он улыбается
