Торквато Тассо. Слезы Пресвятой Девы (перевод с итальянского Павла Алешина)

Поэма была написана в 1593 году под впечатлением от картины «Скорбящая Богоматерь», принадлежавшей кардиналу Чинцио Альдобрандини (не сохранилась до наших дней). По своей эстетике поэма уже ближе к барокко, чем к Ренессансу. Интересно, что в ней – несколько измерений времени. С одной стороны, Тассо обращается к  зрителям картины, которую они все созерцают. С другой, есть запечатленное на картине мгновение – скорбь Богоматери. В-третьих, поэт как бы оживляет изображение, и Богоматерь вспоминает события своей жизни.  И в-четвертых, Тассо словно помещает это мгновение скорби в вечность и просит в конце  ангелов не только отнести мольбы Марии к Христу, но и его мольбу к самой  Богоматери.

– Павел Алешин

Хосе де Рибера. Скорбящая Богоматерь

СЛЕЗЫ ПРЕСВЯТОЙ ДЕВЫ

I

Марии плачьте горькими слезами,

что пролились в немыслимом страданье,

о, души с преходящими телами,

грехи пусть ваши смоет с вас рыданье.

С моими плачьте слезными словами

о боли страшной, что до содроганья

пронзила сердце ей, и испытайте

ту боль, но под защитой благодати.

II

И ты, встающее из Ганга солнце,

ты, ясное, в сверкающей короне,

с Марией плачь, пусть плач дождем твой льется –

пусть день у тьмы окажется в полоне.

Пусть буря в скорбном небе не уймется,

и ты, луна, в ее сокройся стоне.

Рыдайте, звезды бледные, и землю

рыданья ваши всю пускай объемлют.

III

Плачь с Богоматерью и ты, природа,

несчастных смертных мать, твои творенья

прекраснейшие пусть любого рода

с тобою плачут, полные смиренья.

Пусть царствует ночами непогода –

как никогда. Пусть горы, что для зренья

уж недоступны, слез потоки рушат

с вершин, пока печаль их не иссушит.

IV

При звуках песен наших грустных море

пусть слезы с берегов еще приносит.

Когда же землю переполнит горе,

его на небо пусть мой плач возносит.

Картины, статуи в любом соборе –

все образы, что слов не произносят, –

тогда заплачут. Каждую колонну

тогда за скорбную мы примем донну.

V

Владычица небесная, страдая,

являешься ты нам с печальным взглядом,

печаль в глазах и наших пробуждая,

пусть боль твоя в них льется водопадом,

ведь, плача, помыслом душа благая

умеет к звездным возлетать лампадам.

Так я, близ Тибра, средь листвы смиренной,

пою о горести твоей священной.

VI

Уж Сын ее бессмертный вновь явился

в познавшем страшный холод смерти теле,

(и ран смертельных след не изменился),

весь в белом и в сиянье на пределе,

и в небеса, пылая, возвратился,

как победитель в беспримерном деле,

повергнув смерть, над адом торжествуя,

спасенье душам праведным даруя.

VII

И вот она, кто помнила, как Сына

в последнее мгновение пронзило

копье и стало все в душе пустынно,

как лик любимый мука исказила,

увидела, как Он в дали вершинной

небес летел, величия и силы

исполненный  – Он, смертью смерть поправший

средь ангелов горящих засиявший.

VIII

Придя в себя, забыв об изможденье,

она воспомнила, как трепетала

всегда за Сына своего, с рожденья

Его как часто слезы проливала,

(Все это чудится в изображенье –

как будто краска болью задышала:

сумел художник передать умело,

что Дева думала и лицезрела).

IX

И вспомнила она, как бестревожно

от бремени благого разрешилась

в хлеву, во мраке ночи, осторожно

животных как дыханье затаилось.

Царя она родила. Невозможно

прекрасное сияние струилось

звезды неведомой с небес, высóко,

указывая путь волхвам с Востока.

X

И люльку вспомнила она простую,

и бедность их, и слез Младенца нежность,

то игр Его веселость озорную,

то мудрость ангельскую, безмятежность;

свой страх пред Иродом, и роковую

опасность, и побега неизбежность –

во тьме ночной в Египет путь их сложный,

где обрели они приют надежный.

XI

А после вспомнила она, как в храме

Сын потерялся: всюду – суматоха,

все помутнело пред ее глазами,

и сделать не могла она ни вздоха.

Как часто в сердце мук горело пламя,

как часто жизнь с ней обращалась плохо.

И пламя это видно в слезном взоре

ее, и боль немыслимого горя.

XII

О том, как Сына били у колонны,

в ней вызывало плач воспоминанье,

о том, как Он стоял там, изможденный, –

не сдерживала вновь душа стенанье.

И вспомнила она, как, пригвожденный

к кресту, Он умер, чтоб предначертанье

свершить, чтоб жизнь вовек торжествовала –

лишь эта мысль с болью примиряла.

XIII

Но ничего она со злой бедою

поделать не могла – с тоской своею,

ведь женщиной была она простою.

Все прошлого виденья перед нею:

Вот солнце вдруг закрылось страшной тьмою,

вот затрясло ужасно Иудею.

С ней плакал мир, последнее как слово

Творец с креста промолвил рокового.

XIV

Но солнца лик затмился несравнимо

слабее, чем лик Матери скорбящей,

чем Сына лик. И было уж незримо

за смерти тенью темной, леденящей,

божественное, что неразделимо

слилось со смертным в плоти преходящей.

И свет божественный когда сокрылся,

весь небосвод в рыдании забылся.

XV

И мысль унеслась ее к мгновеньям,

когда Его, всего в крови, снимали

с креста, холодного, к прикосновеньям

уж равнодушного, и очи стали

тогда ее подобны слез теченьем

двум рекам – не было конца печали;

когда держала руки – ту, и эту,

дала светил что разгореться свету.

XVI

И из последнего когда объятья

навеки Сына отпустила. Скоро

за Ним, завернутым в льняное платье,

закрыли склепа мрачного затворы.

И мысль об ужасающей утрате

всечасно увлажняла Деве взоры.

Вот почему небесная Царица

к земле в печали взорами стремится.

XVII

Но то, Христос как в то же время ада

повергнул силы и разбил ворота

владений Смерти, все ее преграды,

и души древние вознес в высоты

небес, им рая даровав услады,

явив свою и славу, и щедроты,

ничто не выразит – ни кисть, ни слово:

не выразить им замысла святого.

XVIII

Подвластно ли художнику какому

хотя бы в сердце, где души обитель,

представить Бога смертную истому,

и то, как смерть саму поверг Спаситель?

Явить какому гению живому

дано ль, пусть сам тому он был бы зритель,

нам всю любовь жены, Его родившей

и лишь мечтой о встрече в небе жившей?

XIX

Так пусть же пламенем или стрелою,

вслед за Марией, наша мысль взлетает,

туда, где, наблюдая за землею,

Христос с Отцом, с ним равный, восседает.

И пусть наш разум, тяготой земною

не отягченный, в небо воспаряет.

И плач, что вознесем мы ввысь усердно,

пускай Мария примет милосердно.

XX

Пусть обратит любовь в святую нежность,

любовь, что окропляем мы грехами.

Тогда ж, когда вокруг была безбрежность

долины слез, спасло надежды пламя.

И плача горестного безутешность

ушла ее, была ведь небесами

из звезд ей уготована корона:

там нам внимать ей предстояло с трона.

XXI

Но бегом лет она томилась скорым

и бременем тяжелым смертной плоти,

и всей своей святой душой к просторам

небес стремилась, к истинной свободе.

И горевала о друзьях, которым

страдать пришлось на жизненном исходе,

хоть знала, в небе что венцами славы

за подвиг их увенчаны их главы.

XXII

И, плача, говорила: «В заточенье

земном уже я долго пребываю!

Когда ж от бурь наступит облегченье,

когда случится то, о чем мечтаю?

С Тобою быть, о, Сын! Пускай мученья

все небо прекратит: изнемогаю!

И коль мои молитвы не напрасны,

Ты призови меня в святое царство.

XXIII

Пусть не томится сердце упованьем,

оно и так пылает беззаветно.

Внемли же Матери своей с вниманьем,

Внемли же, милосердный Сын, приветно;

Божественности коли созерцаньем

Твоей здесь радовалась неприметно,

как радоваться  буду встречи чуду

на небе, где с Тобой вовек пребуду?

XXIV

Себя явивший прежде в смертном теле,

явись Царем, мой Сын, в сиянье силы,

глаза мои, от слез что ослабели,

пусть осчастливит свет Твой ясный, милый,

так, чтоб ни солнце, ни луна в пределе

небесном нас с Тобой не разлучили.

Светила, небеса, мне уступите

и боле Сына от меня вы не таите».

XXV

Так говорила, мучаясь, Мадонна.

Несите к Сыну, ангелы, скорее

мольбы ее, что скорбью сокрушенны,

нет никого на свете вас быстрее.

И коль к другим вы тоже благосклонны,

мою мольбу, пусть нет ее беднее,

о, духи радостные, всеблагие,

как дар вручите слез моих Марии.