Кристиан Моргенштерн. Стихотворения из книги «Пальмстрём» (перевод с немецкого и комментарий Алёши Прокопьева)

В издательстве «libra» выпущена книга стихотворений классика немецкой поэзии XX века Кристиана Моргенштерна в переводах Алёши Прокопьева. В поддержку издания «Флаги» публикуют подборку стихотворений из новой книги с комментарием переводчика.

Книга на странице издательства VK

Кристиан Моргенштерн. Пальмстрём. Перевод с немецкого Алёши Прокопьева. М.: libra, 2022.

КОМОЧКИ 

Пальмстрём стол открыл, бумагу взял

и искусно ею пол устлал.

Скомкал – далее – листы в комочки

и искусно разложил их к ночке.

Так искусно разложил их (к ночке),

что проснись он, точно б услыхал

(если бы проснулся), – что есть мочки

там шуршат комочки! – ужас ночки

в нём встаёт (что зашуршат комочки –

он проснётся: ужас!), что комочки...

Die Kugeln

Palmström nimmt Papier aus seinem Schube.

Und verteilt es kunstvoll in der Stube.

Und nachdem er Kugeln draus gemacht.

Und verteilt es kunstvoll, und zur Nacht.

Und verteilt die Kugeln so (zur Nacht),

daß er, wenn er plötzlich nachts erwacht,

daß er, wenn er nachts erwacht, die Kugeln

knistern hört und ihn ein heimlich Grugeln

packt (daß ihn dann nachts ein heimlich Grugeln

packt) beim Spuk der packpapiernen Kugeln...

Кристиан Моргенштерн умел складывать слова в стихи задолго до того как написал книгу «Песни висельников» (1905), мгновенно ставшую культовой. Отчасти как раз её сверхпопулярностью объясняется недостаточное внимание со стороны немецких читателей (и переводчиков) к другим достижениям автора (целых пять сборников, написанных до 1905 года). Будем надеяться, что этот перекос будет устранён. (Впрочем, в деле перевода перекос на перекосе сидит и перекосом погоняет. Не прошло и столетия, хотя прошло больше! и вот поэт выходит наконец-то по-русски отдельной книгой).

Отчасти поэтому я решил начать не с «Galgenlieder», а с внешне более скромного (хотя отнюдь не благопристойного!) сборника «Пальмстрём» (1910). Уютная «скандинавская» фамилия протагониста вкупе со смешной «немецкой» его близкого друга с приставкой фон (которая часто бюрократически сокращается в ф.: ф. Корф) диктуют ад абсурдум ироническую дистанцию. И в возникающем благодаря этой дистанции пространстве он производит такие фокусы (не удержусь, скажу: кунстштюки) с синтаксисом, что именно это, а не скандальность нонсенса делает его опусы бессмертными. Такие ментально-языковые фигуры, как лабиринт, матрёшка, дурная бесконечность, сон во сне,  для языка, который он создаёт, становятся не просто привычным делом, но неотделимыми от его узнаваемой манеры. И выясняется, что автор вовсе не иронист или похабник (или не только иронист и похабник), а мощный концептуалист, работающий с языковыми структурами.

«Иронистом и похабником», расшатывающим «устои», назвать Моргенштерна приятно ещё и потому, что это сразу подсказывает нам истоки его поэтики: ну конечно, это (до сих пор должным образом неоценённые) стихи Ницше! Но, опять-таки, не только в связи с сарказмом философа-поэта, но и в умении работать со словом.

Вот описание начала мыслительного процесса у (кого?!) – у куска бумаги, в которую заворачивают бутерброд (так сказать, вторичность в квадрате).

   In seiner Angst, wiewohl es nie

   an Denken vorher irgendwie

   gedacht, natürlich, als ein Ding

   aus Lumpen usw., fing,

   aus Angst, so sagte ich, fing an

   zu denken, fing, hob an, begann

   zu denken, denkt euch, was das heißt,

   bekam (aus Angst, so sagt' ich) – Geist ...

Попытаться передать это нагромождение повторяемых беспрестанно одних и тех же слов, притом, как и в оригинале, без потери смысла и синтаксических связей, – такая задача – истинное наслаждение для переводчика.

   Пергамент бутербродный в снег,

   в лесу, дрожит, как человек…

   И в страхе, хоть он никогда

   не думал, что есть думать, да? –

   естественно, коль ты пролет

   и люмпен, род отбросов, нет? –

   из страха, как сказал я, он

   стал думать (вдумайтесь, come on!) 

   вдруг начал, стал (причина – страх),

   и ум обрёл, и дух восстах...
 
Ницше аплодирует стоя.

Пальмстрём и ф. Корф исполняют серенаду для уволенной горничной. Уволенной за то, что выбила стёкла в окне, не сумев добиться, как велела ей хозяйка, такой чистоты, чтобы было непонятно, это стекло – стекло или воздух.

Ох, я не буду спойлером, читайте всю книгу целиком. А здесь лишь несколько примеров для затравки.

– Алёша Прокопьев

МЫШЕЛОВКА

1.

Пальмстрём хоть не держит сала,

глядь: а мышка – пробежала.

Корф, встревожен мыслью чёткой,

домик мастерит с решёткой.

Другу в руки дал скрыпицу,

пусть он в клетку и садится.

Ночь. Свет звёзд какой-то зыбкий.

Пальмстрём струны рвёт на скрипке.

Рвёт и рвёт без передышки,

любопытно стало мышке.

Входит в клетку легковерка,

но за ней упала дверка.

Перед ней – скрипач, но он

тож упал – в глубокий сон.

2.

Утром Корф (привет, клиент!)

погружает инструмент

в первый же фургон, размера

среднего, невзрачно-серый,

чтобы бодрый конь храпящий

их довёз до воооооон той чащи,

где в глуши, не муча боле,

Корф их выпустил на волю.

Первой мышка вышла вон,

Пальмстрём вслед – он просветлён.

Новой родиной теперь

дышит вольно серый зверь.

Пальмстрём же, свободе рад,

с Корфом двинулся назад.

Die Mausefalle

1.

Palmström hat nicht Speck im Haus

dahingegen eine Maus.

Korf, bewegt von seinem Jammer,

baut ihm eine Gitterkammer.

Und mit einer Geige fein

setzt er seinen Freund hinein.

Nacht ist's und die Sterne funkeln.

Palmström musiziert im Dunkeln.

Und derweil er konzertiert,

kommt die Maus hereinspaziert.

Hinter ihr, geheimer Weise,

fällt die Pforte leicht und leise.

Vor ihr sinkt in Schlaf alsbald

Palmströms schweigende Gestalt.

2.

Morgens kommt v. Korf und lädt

das so nützliche Gerät

in den nächsten, sozusagen,

mittelgroßen Möbelwagen,

den ein starkes Roß beschwingt

nach der fernen Waldung bringt,

wo in tiefer Einsamkeit

er das seltne Paar befreit.

Erst spaziert die Maus heraus,

und dann Palmström, nach der Maus.

Froh genießt das Tier der neuen

Heimat, ohne sich zu scheuen.

Während Palmström, glückverklärt,

mit v. Korf nach Hause fährt.

КОЛДОВСТВО КОРФА

Корф узнал о тёте: лечит сглазы,

создаёт из пены трав

пузыри планет; как от заразы,

мчит он – мчит стремглав! –

мчит на лоно Оделиделазы,

к ней припав,

спрашивает, не она ли из… эээ,

пены, там, шалфея

создаёт планеты, тётя Лиза,

ты ли эта фея,

фея этой Оделаделизы?

Да, она та фея!

И даёт ему кувшин и колос, веря,

вот взобьёт он пену,

взбьёт, и тут же отразится в сфере,

в пузыре, что сам отменно,

выдул, сфера же растёт, как мир, по мере

малой той Вселенной.

Вот от стебля отделился мыльный

шар и сразу в небо взмыл,

и вращается, и хор той сферы сильный

вдруг в игру вступил,

чудной музыкой, и боль, и быль… но

гимн тот – свет могил.

На поверхности зеркальной кожи

созерцал ф. Корф,

то, что в счастья миг вкушает тоже

самый высший нерв:

видит мир свой, рот открыв, – о боже,

щастлиф Корф.

Он уж тётю называет музой,

и, невесть куда

глаз направить, словно бы обузой,

узами стеснён, о да,

рвёт их, вон из Оделаделузы,

вон – туда, туда…

Korfs Verzauberung

Korf erfährt von einer fernen Base,

einer Zauberin,

die aus Kräuterschaum Planeten blase,

und er eilt dahin,

eilt dahin gen Odelidelase,

zu der Zauberin ...

findet wandelnd sie auf ihrer Wiese,

fragt sie, ob sie sei,

die aus Kräuterschaum Planeten bliese,

ob sie sei die Fei,

sei die Fei von Odeladelise?

Ja, sie sei die Fei!

Und sie reicht ihm willig Krug und Ähre,

und er bläst den Schaum,

und sie da, die wunderschönste Sphäre

wölbt sich in den Raum,

wölbt sich auf, als ob's ein Weltball wäre,

nicht nur Schaum und Traum.

Und die Kugel löst sich los vom Halme,

schwebt gelind empor,

dreht sich um und mischt dem Sphärenpsalme,

mischt dem Sphärenchor

Töne, wie aus ferner Hirtenschalme

dringen sanft hervor.

In dem Spiegel aber ihrer Runde

schaut v. Korf beglückt,

was ihm je in jeder guten Stunde

durch den Sinn gerückt:

Seine Welt erblickt mit offnem Munde

Korf entzückt.

Und er nennt die Base seine Muse,

und sieh da! sieh dort!

Es erfaßt ihn was an seiner Bluse

und entführt ihn fort,

führt ihn fort aus Odeladeluse

nach dem neuen Ort ...

ПРЕДПИСАНИЕ

Корф из околотка получил

предписанье, срочно – где живёт,

сообщить, кто он, как он, где был

до сего дня, звание, доход,

и, воообще, когда родился, но

не вообще, а точно – день и год.

Жить ему у нас разрешено

ль? и если – кем, какая жизни цель,

пол, конфессия, женат, давно?

В случае отказа он отсель

будет сразу в часть препровождён,

штамп и подпись там: Боровски, Л.

Корфа в двух словах ответ, вот он:

«Пред лицом инстанции высокой…

список личных данных приложён…

нижеупомянут, сын порока,

без родных, нихьт экзистирт, нет-нет,

в собс-ном смысле слова, и без срока»,

и подписывает свой ответ:

«Сожалею вместе с вами, ф.

Корф». («Жандармскому…») – Читай сей бред,

озадаченный жандармский шеф.

Die Behörde

Korf erhält vom Polizeibüro

ein geharnischt Formular,

wer er sei und wie und wo,

welchen Orts er bis anheute war,

welchen Stands und überhaupt,

wo geboren, Tag und Jahr.

Ob ihm überhaupt erlaubt,

hier zu leben und zu welchem Zweck,

wieviel Geld er hat und was er glaubt.

Umgekehrten Falls man ihn vom Fleck

in Arrest verführen würde, und

drunter steht: Borowsky, Heck.

Korf erwidert darauf kurz und rund:

»Einer hohen Direktion

stellt sich, laut persönlichem Befund,

untig angefertigte Person

als nichtexistent im Eigen-Sinn

bürgerlicher Konvention

vor und aus und zeichnet, wennschonhin

mitbedauernd nebigen Betreff,

Korf. (An die Bezirksbehörde in – ).«

Staunend liest's der anbetroffne Chef.

ЛОСОСЬ

По Рейну плыл лосось –

в Швейцарию, небось.

И радуясь здоровью,

резвился по верховью.

И где уж был, никто

не скажет, только – о! –

плотина – стоп, стоять:

двенадцать футов, мать!

Хоть десять бы, но ух! -

двенадцать, сломлен дух.

Недели три, небось,

стоял там наш лосось.

И всё же двинул гланды

в Германо- Нидерланды.

Der Salm

Ein Rheinsalm schwamm den Rhein

bis in die Schweiz hinein.

Und sprang den Oberlauf

von Fall zu Fall hinauf.

Er war schon weißgottwo,

doch eines Tages – oh! –

da kam er an ein Wehr:

das maß zwölf Fuß und mehr!

Zehn Fuß – die sprang er gut!

Doch hier zerbrach sein Mut.

Drei Wochen stand der Salm

am Fuß der Wasser-Alm.

Und kehrte schließlich stumm

nach Deutsch- und Holland um.

БУТЕРБРОДНЫЙ ПЕРГАМЕНТ

Пергамент бутербродный в снег,

в лесу, дрожит, как человек…

И в страхе, хоть он никогда

не думал, что есть думать, да? –

естественно, коль ты пролет

и люмпен, род отбросов, нет? –

из страха, как сказал я, он

стал думать (вдумайтесь, come on!)

вдруг начал, стал (причина – страх),

и ум обрёл, и дух восстах,

но не с каких-нибудь небес,

не свыше, но скорее без

какого-либо колдовства,

но через свойство вещества

в мозгу, – мука, опилки, жир,

белок (и страх!), и старый мир

отринув, обретая в нём

основу, почву и объём –

[(отринув) у него и в нём

основа, почва и объём.]

и помощи вспомощствовав,

пергамент действует, начав

жить, – что?! неважно, путь далёк,

задвигался, как мотылёк,

пополз, но полетел потом,

сперва подлеском под кустом,

потом через шоссе, и вкось

и вкривь, и вправь, вразлёт и врозь,

как мир и зверь себя и тут

(по ветру) (по всему) ведут.

Друзья! Бояться вам черёд! –:

какой-то алчный дрозд грядёт

и видит (тут январь вовсю)

и хочет (целиком и всю) –

и хочет (всю и целиком) –

(как досказать-то?) (страх что ком)

(подумать, всё это зачем!) –

и хочет (целиком, со всем) – –

пергамент (страх помог ему)

обрёл свой облик, по всему.

Но стоп! как фрукт, съедает дрозд

сей уникум средь хладных звёзд…

Das Butterbrotpapier

Ein Butterbrotpapier im Wald,

da es beschneit wird, fühlt sich kalt ...

In seiner Angst, wiewohl es nie

an Denken vorher irgendwie

gedacht, natürlich, als ein Ding

aus Lumpen usw., fing,

aus Angst, so sagte ich, fing an

zu denken, fing, hob an, begann

zu denken, denkt euch, was das heißt,

bekam (aus Angst, so sagt' ich) – Geist,

und zwar, versteht sich, nicht bloß so

vom Himmel droben irgendwo,

vielmehr infolge einer ganz

exakt entstandnen Hirnsubstanz –

die aus Holz, Eiweiß, Mehl und Schmer,

(durch Angst), mit Überspringung der

sonst üblichen Weltalter, an

ihm Boden und Gefäß gewann –

[(mit Überspringung) in und an

ihm Boden und Gefäß gewann.]

Mithilfe dieser Hilfe nun

entschloß sich das Papier zum Tun,

zum Leben, zum – gleichviel, es fing

zu gehn an – wie ein Schmetterling ...

zu kriechen erst, zu fliegen drauf,

bis übers Unterholz hinauf,

dann über die Chaussee und quer

und kreuz und links und hin und her –

wie eben solch ein Tier zur Welt

(je nach dem Wind) (und sonst) sich stellt.

Doch, Freunde! werdet bleich gleich mir! –:

Ein Vogel, dick und ganz voll Gier,

erblickt's (wir sind im Januar ...) –

und schickt sich an, mit Haut und Haar –

und schickt sich an, mit Haar und Haut –

(wer mag da endigen!) (mir graut) –

(Bedenkt, was alles nötig war!) –

und schickt sich an, mit Haut und Haar – –

ein Butterbrotpapier im Wald

gewinnt – aus Angst – Naturgestalt ...

Genug!! Der wilde Specht verschluckt

das unersetzliche Produkt ...