Стихи на заказ: Лиза Хереш, Сергей Романцов, Софья Дубровская, Дарья Данилова. Ещё четыре стихотворения, написанные за донаты организациям, помогающим бежен_кам
На «Флагах» запущен проект по сбору донатов для благотворительных организаций, помогающих бежен_кам из Украины. Подробности вы можете прочитать на основной странице «Стихов на заказ», а сегодня мы публикуем новые четыре стихотворения, написанные в рамках проекта.
Лиза Хереш
Запрос: «Дружба»
Автокомментарий: Обдумывая дружбу, я неизменно натыкалась на противоречащие друг другу её составляющие: близость и уважительное пространство для каждого, концептуальная интеллектуализация всех форм содружеств (и выходящая из неё сложность лексики) и материальность, физическое существование в пространстве двух и больше тел. Наверное, тут хотелось не противопоставить эти стороны друг другу, а помирить, нюансировать – действовать методом включения в систему, а не исключения. Отсюда – множество размеров и ритмов, но прежде всего имитирующих детское устное творчество – считалки, мнемонические упражнения, парные или сплошные рифмы, находящиеся в звуковых узах друг с другом. Для меня было важно не усложнить концептуальное понимание, а упростить, одновременно введя множество вариантов дружбы – между людьми разного возраста, родственниками, животными, растениями и временами.
Дружба существует в пространстве, поэтому невозможно было не заселить ей площади и леса. В отличие от идейного оппонента, призывающего героев к революционному изменению звуком и телесным присутствием, я указываю на важность предварительного микродействия, сочетающего нежность, заботу, внимание к другому. Площади также видятся мне пространством дружбы с присущей ей множественностью. Путь же к насилию – единичен, и его актор (как и громкие голоса учащих революции) часто оставляют за бортом маленькое, меньшее, слабое. Это же повлияло на размеры строк, внимательные к небольшим словам, и экономную инструментовку.
***
выход на улицы невозможен без завязанных ботинок
нежные женские руки – матери, сестры, женщины
покрыты слезами. таким налетом
красят небы и земли
радикальная солидарность кажется круглой
расплывчатой, как бензин в луже
привыкшей к прыжкам
линии отвёрнутой головы
с ней непривычно говорить,
она плетёт капли
мелкая нить выливается в груды текста
где-то есть место
где творог отражается в реке
он плавится и странное сближенье
есть между зернышком и молоком
нарцисс покроен слоем толстых сливок
он смотрится в себя, как на белок
свороченный, разграбленный, тройной
фотоны, смотрящие друг на друга
могут быть волной, светом,
любовниками, ветвями, занимающими треть плиты
они забывают о местах встречи,
помня только их имена
они не уверены, что время лечит,
только если допить до дна
выбросить – слева и справа созвездия – в куст сирени
и пусть молоко охватывает звук ели,
нежный, елейный, мы только ели,
мы не запоминали сна
строчка подхвачена, буквы помазаны,
мы, как по кругу, все в крови завязаны,
высохшей, словно по рту
слово селилось. во рву
птицы копились. во мглу
ветры ломились. игру
приходилось вести лужам и корочкам от ковшей
слабенькой дождевой воды
но, чтобы раскусить лужу ботинком,
шнурки должны быть в порядке.
творожок облепливает ложку
это всё как будто понарошку
разведённый содой порошок
вязанные узы на песок
небы-земли в духовой рожок
как в водоворонку гладит кошку
это всё случилось понарошку
мы шутили и негромко ели
не запоминали снов
строчка хватается за мотив, знакомый женскому бледному голосу
сидим, поджав ноги, слушая высказывания
пора бы выйти на площадь, да, выйти на площадь
пора бы стать как взрослые, большими да мощными
пора бы объединиться, спариться в радикальной солидарности
пора садиться за инструменты духовные и ударные
только костёл, выращенный нами в саду, слаб глазами
растительный, полувидящий, с развязанными руками
по неосторожности гладящий спины недругам
уже четвёртый день ветра нет
только в дощатом саду
под стеклом расплавленного воска
дружат клювами трясогузки
вытирают друг другу перья
завязывают ботинки
оглядываются на рощу
завтра на площадь
на спине оспинки
на глазах клочья
только творог, увидевший себя в отражении ложки,
гибкий, как падение двух неб
ползёт сам к себе, молочный солдат непроворного года
пористые ботинки его мёдом намазаны
кисельные берега укрывают его сахаром
его выдают только шнурки
кровавые нити ягоды
стало быть, ты солдат?
стало быть
почему ботинки тогда твои не завязаны?
у тебя нет сестры или мамы? мало ли
просто интересуюсь. ты нормально ел?
скольких ты убил? рассвет сначала серел,
но потом показал что-то вроде молочного черепа
плыви до последнего берега
омой ноги
вырой цветы из склепа
и сажай их в солёное озеро
куда плакали те, кто терял любимых
кто завязывал шнурки детям перед тем,
как выходили на площадь
кто вытирал подбородок от крови
кто зашивал чужой рот и учил его новым словам
молочный солдат, плыви по своим делам
перед тем, как новые беды захватят топи
Сергей Романцов
Запрос: «Котики, распускающиеся на деревьях»
***
по весне на деревьях
распускаются котята
в подвалах
созревают котята
по обочинам
подорожниками – котята
тополиным пухом котята
попадают в пустые колодцы
перекати-полем
прибиваются к магазинам
на пустырях под плитами
на теплотрассах помойках
в коробках гроздьями котята
мы собираем из них букеты
и дарим друг другу
только бы не увяли
только бы не увяли
Софья Дубровская
Запрос: «гербарий – перечень/коллекция трав и цветов – город и природа»
Автокомментарий: По дороге на работу я каждый день прохожу мимо ресторана, который, как я понимаю, на протяжении многих лет держал павлинов. Раньше они гуляли во дворике прямо возле дороги, смешно и вызывающе кричали. Их было слышно из окна в обеденный перерыв, они воспринимались как часть пространства. А недавно кто-то убил почти всех (газон, кровь, перья) оставив только одну павлиночку, высиживающую яйца. Может, это собака или вроде того, но в новостях написали: «убиты» – и моё сознание зацепилось за это слово – птиц не загрызли, птицы не умерщвлены, они убиты и погибли: никто не знает, кто сделал это с ними; в моём понимании лучшее, что мы могли бы узнать – их задушили трава и цветы, разозлëнные на чужую глупую красоту. Но такого никогда не будет там, так что пусть будет хотя бы здесь.
ПЕРЕВОДНАЯ ПОЭЗИЯ
дела обстоят так: ночью задушена птица листьями чертополоха
в галлициниум отпета головками клевера
на рассвете объета бузинным кустом.
никто не видел, что именно произошло,
однако все знают детали –
собака с повисшими набок ушами,
старик-хореограф из дома напротив,
сборник Уитмена, подпирающий дверь.
ни у кого не было дружеских связей
с убитой, но всё-таки жаль: она
давала уроки музыки, никому не мешала жить.
[ходит слушок, что эстрагон
видел, как лунной ночью
убитая превращалась в женщину
и ходила голая, носила на плечах
своды.]
что тут сказать? врагу не пожелаешь
быть застигнутым шипучими травами
озлобленными кочевой жизнью
[отец эстрагона, цимбопогон,
в молодости избивавший супругу-сныть
относится к женским ночным гуляниям
резко отрицательно, так что нет никакого
сомнения: это именно его сын
передал линялой настурции
наводки, поражённый бесстыдством,
за которое сам почувствовал стыд.]
хорошо, хорошо: они умертвили птицу,
ловко сыграли всё это дельце,
ничего не изменилось, никто не поднял шумиху,
хореограф только вытащил ложку из чашки
поскулила собака, уткнулась носом в землю, чихнула.
[сборник Уитмена видел кое-что странное
роковой ночью: пожилая перилла
тихонько смеялась, пока голая женщина
пыталась освободиться от листьев, терзающих её горло.
как она напоминала ей возлюбленную катлею,
с которой они юными жили в поле
на окраине города, ласкали друг друга, –
так она преисполнилась ненавистью
к сломанной жизни и посторонней свободе.]
Дарья Данилова
Запрос: «пустой затемненный город, расположенный не на Земле и не в человеческой истории. Что там происходило и что будет [ли] происходить?»
Автокомментарий: Город в пространстве моего текста не разрушенный, он – не состоявшийся. История существ, населяющих его, длится ровно то количество времени, сколько требуется, чтобы прочесть стихотворение.
Персонажи моих текстов, можно сказать, не совсем люди, а более гибкие, эволюционно впитавшие в себя поразительные свойства других земных обитателей и от того душевно и когнитивно родственные им существа. Этот текст о хрупкости любого обращения к прошлому (в этом стихотворении оно рассматривается как эволюционный дефект).
Совсем уйти от человеческой культуры мне не удалось, так как очень уж ценной оказалась радость узнавания, вспоминания, запинания. Для меня пространство языка – это пространство чистого удовольствия. В этом я близка своим персонажам.
***
Их слепые глаза,
нужные лишь для того,
чтобы чувствовать воздух
(как он слегка покусывает роговицы).
Дома, построенные на ощупь
из влажной глины.
Воздух делает ее твердой,
но хрупкой
(как одинокое α в восточных мифах).
Императрицын дом
слеплен из пшеничных хлопьев,
становится прочнее чем известняк.
Изнутри чистая,
изнурительно истеричная,
императрица наслаждается преимуществом шершавости,
гуляя гибкими пальцами
по иероглифам стен.
В них замурована-зашифрована
история ее пращуров,
погруженных в мысли
и надевших на глаза колпаки ради вечной жизни.
Первый из них жил в черепашьем панцире,
(так рождается цивилизация,
отбирая у природы свое первое α).
Последний из них
остается колкими ощущениями на пальцах императрицы,
что это место завтра уже превратится в скелет.
