Алёша Прокопьев. К выходу книги Пауля Целана «Решётка речи». Целан как тотальное погружение в любимых поэтов. Эссе и переводы стихотворений Пауля Целана.

В издательстве «libra» вышла третья книга стихотворений Пауля Целана в переводе Алёши Прокопьева. В поддержку издания «Флаги» публикуют подборку стихотворений из новой книги и эссе переводчика.

– Страница издательства vk;

– Купить книгу в «Фаланстере»

Пауль Целан. Решётка речи. Перевод с немецкого Алёши Прокопьева. М.: libra, 2022.

«Sprachgitter» («Решётка речи») – самый короткий из всех сборников Пауля Целана: он состоит из 33-х стихотворений, сгруппированных в пять разделов. Причём, как первый раздел, который называется «Голоса», так и последний, «Стретта», сами по себе являются законченными мини-циклами.

Цикл «Голоса» отсылает к одноименному циклу Рильке, у которого, впрочем, он построен совсем по другим принципам. Стретта – музыкальный термин с соответствующими коннотациями. В скобках я привожу и другой возможный перевод, «Сведе́ние», учитывая концевое положение этого цикла в сборнике.

Мне кажется, логичным будет представить сборник одним из ключевых стихотворений.
   

РЕШЁТКА РЕЧИ

Округлость глаза между прутьев.

Мерцательной многоножкой веко

загребает ресничками кверху,

давая взгляду свободу.

Ирида-радужка, пловчиха, сон без видений, тусклый:

должно быть, близко оно, сердце-серое небо.

С наклоном, в железном светце,

коптящая лучина.

По реакции на свет

угадываешь душу.

(Был бы я как ты. Былa бы ты как я.

Разве не стояли бы мы

под одним пассатом?

Мы чужие.)

Плитки. На них

плотно друг к другу две

сердце-серые лужи:

Два

рта – горсти молчания две.

Читая первую строчку, видишь глаз из стихотворения Рильке «Пантера». «Округлость», «круглое», «кругляш» глаза – за прутьями решётки. Круг (глаза) и линии (решётки).
   

ПАНТЕРА (Р. М. Рильке)

Взгляд меркнет зверя, и – : одни лишь прутья

впредь мимо, мимо, – и не держит свет. 

Как будто потерялась в прутьях суть, и

за тысячью их – мир отсутствует. 

Упругий шаг, и мягко и упрямо

свершаясь здесь, в малейшем круге: он

как танец силы вкруг той точки самой,

где воля – Сон, огромен, оглушён. 

Лишь изредка зрачка взовьётся полог

бесшумно вверх – . И свет и образ длят

в немотстве тела путь, но он недолог –

и гаснут в сердце свет и взгляд.

Название стихотворения (и сборника) Целана любезно предоставляет отправную точку для интерпретации. Есть такое слово – Sprechgitter: решётка в исповедальне, отделяющая кающегося от священника. Глаз кающегося, который словно бы посажен за решётку и должен говорить сквозь прутья. Однако такое кодирование было бы слишком простым, оно не для того огромного дара, который подчас слепит читателя. Поэтому – Sprachgitter, и чередование гласного в корне, всего лишь одна буква (отметим изящество решения!), уводит от лобового сравнения. Не sprechen (разговаривать), а Sprache – одновременно «язык, на котором говорят» (скажем, немецкий), и «речь», «коммуникация». 
А тут есть что преодолевать:
   

Как будто потерялась в прутьях суть, и

за тысячью их – мир отсутствует.
    

Вот он, второй ключ: решётка речи, а не языка (Sprachgitter), поскольку речь идёт не только (и не столько) о вербальной речи. В первом же четверостишии, в первой же строке – глаз. При чём тут глаз? Это же вроде о зрении. Да, конечно, зрение как (немое, молчаливое, stumm – любимое слово у Целана) общение – тоже способ  говорения.

Что такое «глаз» у Целана? Между прочим, одно из самых частотных у него слов. Почему так часто встречается у него Глаз? Око? Нередко – в единственном числе. Субъект, категорический императив, молча наблюдающий за ходом «греческой» трагедии автор.

Этот Образ, образ глаза (зрелище, созерцание глаза, который, как известно, не видит самого себя) – многослойный, синкретический, и он не раскладывается на фрагменты.

Глаз с ресницами и веком – со множеством вариаций образов этого образа – этот образ не понять не обладая некоторым воображением. В нелинейном письме Целана этот образ, если зафиксировать его графически, может быть и солнцем (с отходящими от него лучами, как рисуют дети), и гребной египетской галерой, где ресницы – вёсла, и (светящимся в темноте) мерцательным (напоминающем о мерцательном эпителии) насекомым со множеством ножек-ресничек, и вершей на рыб, и омётом-сетью [1] на мехового зверька, и цветком, и женской розой (перечисление примеров с потекстовыми иллюстрациями заняло бы здесь много места, так что придётся пока что верить на слово переводчику). 

Всё это многообразие и богатство должны открыться взгляду, для чего веко (завеса, занавес, полог) взвивается вверх (занавесом в театре). От этого занавеса (завесы) протягиваются векторы к другому разговору, не здесь. Здесь пока мы фиксируем движение от созерцания глаза: созерцающим взглядом реципиента, – и обратно. Собственно, это и есть один из основополагающих методов Целана: стихотворение либо пишет само себя, либо само себя рассматривает, что, собственно, одно и то же. Оно в любом случае ищет контакт с читателем, за которым теперь остаётся возможность ответного движения. Смотри у Рильке: 

Лишь изредка зрачка взовьётся полог

бесшумно вверх

Если взгляд не откроется, то мира не будет, будет лишь его отсутствие. Мира нет без коммуникации, диалога, общения. И таким, серым, как небо, которое вроде бы где-то близко, но его не видно, он предстаёт для богини радуги Ириды, она же Iris – радужная оболочка глаза – и безрадостно плывёт она в этом «сне без видений». В этом от-сутствующем мире, где за прутьями потерялась суть, где (не-)встречаются «я» и «ты». Причём нельзя сказать, что этот мир такой уж маленький. Влага глаза – это море, и слово «пассаты» говорит о том же, о пространстве с большой объятностью: по крайней мере, мы можем думать о влаге глаза как среде (человеческого) обитания (с морями, с их микрокосмом, лужами на плитке и пассатами). И если «я» и «ты» были бы как «ты и я», то никакая решётка не могла бы помешать их встрече.

В итоге от моря остаются две лужи на плитках – два рта, две горсти молчания (своего рода решётка, эти плитки). И от зрения (молча) мы возвращаемся к молчанию речи, к её, речи, отрицательной или нулевой величине. Хотя, возможно в этом молчании есть великая надежда.

Моя интерпретация не претендует на то, чтобы быть единственной, и уж тем более единственно верной. Я просто показываю, какими инструментами пользуется автор – а, стало быть, их может использовать и читатель, которому автор предлагает поработать самому. 

А теперь просто посмотрим на другие стихотворения из этого важнейшего для Целана сборника, где встречается образ Глаза/Ока.

УПОВАНИЕ

Ещё одно найдётся Око,

нездешнее, рядом

с нашим: немое

под окаменевшим веком.

Давайте, бурите вашу штольню!

И найдёте: ресницу,

внутрь горной породы обращённую,

стальной стала она от Неоплаканного,

тончайшим сверлом центровым.

Прежде вас она сделает эту работу,

будто, раз камень есть, найдутся и братья.

Нездешнее: fremd, одно из ключевых слов для любимых Целаном поэтов-экспрессионистов, в частности, Тракля. Стоит вспомнить хотя бы одну удивительную строку: Душа на Земле – Постороннее (Es ist die Seele ein Fremdes auf Erden). 

СНЕЖНОЕ ЛОЖЕ

Глаза, слепые к миру, в расщелине смерти: Я иду к вам,

твёрдый нарост на сердце.

Иду.

Лунное зеркало крутой отвесной стены. Отвесно.

(Затуманенный дыханием свет. Пунктиром кровь.

Клубящаяся душа, снова близкая к облику.

Десятипалая тень – в скобках).

Глаза, слепые к миру,

Глаза в расщелине смерти,

Глаза Глаза:

Снежное ложе под нами обоими, снежное ложе.

Кристалл за кристаллом,

зарешёченные на глубину времени, мы падаем,

мы падаем и лежим и падаем.

И падаем:

Мы были. Мы есть.

Мы с Ночью суть одна плоть.

В жилах, в жилах.

В следующем стихотворении органы коммуникации – глаза́-голоса́, к которым с железной логикой приходит автор, и они «зачитывают себя до ран».

ПО ВОЛЕ ВЕТРА

Доска-стена, серая, с фризом Ночи.

Поля, лёгшие по воле ветра, ромб за ромбом,

незаполненные.

Мерцательная многоножка ползёт мимо.

Напевы:

Глаза-голоса, хором,

зачитывают себя до ран.

(Не-бывшее и Здешнее,

и то и другое сразу,

проходят сквозь сердца.)

Позже:

Снег выбивается за все каркасы, освобождается

одно-единственное поле,

сияние света даёт ему номер: голоса.

Голоса́:

по воле ветра, близко к сердцу,

погребённые-в-огне.

И вот ещё один Глаз, несущий свет и жизненную влагу – то Око (и одновременно Губы: там зрение и молчание-речь сходятся в начальной точке), которое находится у женщины в её средоточии, вагине:

НА УРОВНЕ РТА

На уровне рта, ощутимо:

заросли мрака.

(Не нужно тебе, свет, искать их, останься

сетью для охоты, удержи

свою добычу.

Верно и то и то:

тронутое и нетронутое.

И то и то говорит о любви виновато,

хочет здесь-быть и умереть.)

Листовые рубцы, почки, реснички по краю.

Зыркают, чуждые дню.

Кожура, истинная и открытая. 

Губы знали. Губы знают.

Губам молчать до конца.

перевод с немецкого и комментарии Алёши Прокопьева

Стихотворения Пауля Целана на немецком

SPRACHGITTER

Augenrund zwischen den Stäben.

Flimmertier Lid

rudert nach oben,

gibt einen Blick frei.

Iris, Schwimmerin, traumlos und trüb:

der Himmel, herzgrau, muß nah sein. 

Schräg, in der eisernen Tülle,

der blakende Span.

Am Lichtsinn

errätst du die Seele.

(Wär ich wie du. Wärst du wie ich.

Standen wir nicht

unter einem Passat?

Wir sind Fremde.)

Die Fliesen. Darauf,

dicht beieinander, die beiden

herzgrauen Lachen:

zwei

Mundvoll Schweigen.

ZUVERSICHT

Es wird noch ein Aug sein,

ein fremdes, neben

dem unsern: stumm

unter steinernem Lid.

Kommt, bohrt euren Stollen!

Es wird eine Wimper sein,

einwärts gekehrt im Gestein,

von Ungeweintem verstählt,

die feinste der Spindeln.

Vor euch tut sie das Werk,

als gäb es, weil Stein ist, noch Brüder.

SCHNEEBETT

Augen, weltblind, im Sterbegeklüft: Ich komm,

Hartwuchs im Herzen.

Ich komm.

Mondspiegel Steilwand. Hinab.

(Atemgeflecktes Geleucht. Strichweise Blut.

Wölkende Seele, noch einmal gestaltnah.

Zehnfingerschatten – verklammert.)

Augen weltblind,

Augen im Sterbegeklüft,

Augen Augen:

Das Schneebett unter uns beiden, das Schneebett.

Kristall um Kristall,

zeittief gegittert, wir fallen,

wir fallen und liegen und fallen.

Und fallen:

Wir waren. Wir sind.

Wir sind ein Fleisch mit der Nacht.

In den Gängen, den Gängen.

WINDGERECHT

Tafelwand, grau, mit dem Nachtfries.

Felder, windgerecht, Raute bei Raute,

schriftleer.

Leuchtassel klettert vorbei.

Gesänge:

Augenstimmen, im Chor,

lesen sich wund.

(Ungewesen und Da,

beides zumal,

geht durch die Herzen.)

Später:

Schneewuchs durch alle Gehäuse, frei

ein einziges Feld,

das ein Lichtschein beziffert: die Stimmen.

Die Stimmen:

windgerecht, herznah,

brandbestattet.

IN MUNDHÖHE

In Mundhöhe, fühlbar:

Finstergewächs.

(Brauchst es, Licht, nicht zu suchen, bleibst

das Schneegarn, hältst

deine Beute.

Beides gilt:

Berührt und Unberührt.

Beides spricht mit der Schuld von der Liebe,

beides will dasein und sterben.)

Blattnarben, Knospen, Gewimper.

Äugendes, tagfremd.

Schelfe, wahr und offen.

Lippe wußte. Lippe weiß.

Lippe schweigt es zu Ende.

«Пантера» Райнера Мария Рильке

DER PANTHER

Im Jardin des Plantes, Paris

Sein Blick ist vom Vorübergehn der Stäbe

so müd geworden, dass er nichts mehr hält.

Ihm ist, als ob es tausend Stäbe gäbe

und hinter tausend Stäben keine Welt.

Der weiche Gang geschmeidig starker Schritte,

der sich im allerkleinsten Kreise dreht,

ist wie ein Tanz von Kraft um eine Mitte,

in der betäubt ein großer Wille steht.

Nur manchmal schiebt der Vorhang der Pupille

sich lautlos auf -. Dann geht ein Bild hinein,

geht durch der Glieder angespannte Stille -

und hört im Herzen auf zu sein.

                                                     06.11.1902, Paris

Первое издание – S. Fischer Verlag, 1959