«Мы сопряжены». О книге стихотворений и переводов Веры Марковой «Пока стоит земля»

Маркова Вера. Пока стоит земля. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2022 – 616 с. 

Книга избранных стихотворений и переводов Веры Марковой похожа на «riddle» Эмили Дикинсон – загадка  здесь предстает как процесс, и читатель, взяв эту книгу в руки, встаёт на путь узнавания – в том числе узнавания нового способа знакомства с поэзией. Имя Марковой сочетает в себе противоположности: мировая известность в роли переводчика-япониста и практически полная неизвестность как поэтессы. Даже в узких кругах очень мало людей могут свидетельствовать о том, что читали её стихи (чуть больше могли разве что слышать, как она читает). Перед будущими исследователями творчества Марковой встаёт ряд вопросов. Как определить место (и какое?) неизвестной ранее поэтессы в русской поэзии второй половины XX века? Какой вклад вносит обширная публикация её стихотворений, которые не попали в поле зрения современников и не были оценены в свою эпоху?

Как справедливо заметила Лиза Хереш в комментарии к подборке из нескольких стихотворений поэтессы в «Дайджесте», книга Марковой «лишена очевидных ключей к пониманию» и требует «нужного угла чтения». В свою очередь, я предлагаю читать книгу с конца: начать с воспоминаний о Вере Николаевне, с биографических сведений.

Рассматривать поэтессу сквозь призму её биографии чревато искусственностью интерпретации и притягиванием фактов к содержанию стихотворений. Тем не менее, этой опасности можно попробовать избежать, а других способов взаимодействия с фигурой Марковой-поэтессы без полноценной исследовательской работы пока не предвидится.

Воспоминания Юрия Коваля, Валентины Чемберджи, Лидии Чуковской, Татьяны Грановской – даже краткая запись Генриха Сапгира – дают нам беглый биографический набросок. «Время стирает свидетельства современников, и всё же в каждом из таких даже чересчур скупых рассказов проступают какие-то драгоценные чёрточки», как пишет сама Маркова автобиографии, включённой в книгу. Свои стихи Вера Маркова в печать не отдавала, и мало, кто знал, что она пишет – и всё-таки кто-то знал: Сапгир «воображал, что она пишет что-нибудь в духе Дикинсон»; Юрий Коваль вспоминает, как Маркова читала ему свои стихи «размеренно, неторопливо, строго...». Как отмечает Ольга Балла-Гертман, она их «читала только самым заслуживающим доверия собеседникам, а самодельные сборнички-тетрадки <...> давала в руки совсем немногим». Внутренние границы (скромность, а в период юности ещё и сомнение в своём даровании)­ Марковой не давали вынести стихи на свет, образовывая чуть ли не андеграунд внутри поэтессы, скажем, андеграунд в квадрате.

Есть и другой немаловажный момент, который нельзя упускать из вида: по воспоминаниям Валентины Чемберджи, «если бы она хоть один раз "высунулась" со своими стихами, последовали бы немедленные репрессивные меры (ну, например, перестали бы печатать её <...> переводы с японского)».

Постепенно приближаясь к разговору о стихотворениях Марковой, выскажу своё субъективное утверждение, основанное разве что на опыте чтения:  неподцензурных поэтов от официальных советских отличает другой способ мышления, иное сознание – и Маркова им обладала. Сознание своей человеческой независимости от идеологии, партии, нации; сознание культурного диалога сквозь время и пространство. Возможно, большую роль сыграло изучение иностранных языков – кроме японского она знала в разной степени французский, итальянский, английский, китайский; а ощущение внутренней свободы владения языком могло породить ту самую альтернативную интеллектуальную жизнь, которая принимала самые разнообразные формы во всей неофициальной культуре. Так что на основании вышесказанного позволю себе не согласиться со словами Лизы Хереш о том, что «характеристика об "идущей параллельно" поэтической традиции всё же не позволяет нам записать Маркову в мифологизированную область неофициальной литературы». Возможно, дело в том, что область внутреннего андеграунда и не поддаётся мифологизации, а пронести свой мир настолько нетронутым удалось немногим. Маркова в их числе. 

Нужно сказать несколько слов и о её переводах. Возможно, великолепное владение японским языком способствовало усвоению восточного мировоззрения, которое удачно совпало с особенностями её собственной поэтики. Стоит ещё раз привести диалог с Марковой, который передаёт Юрий Коваль:

   – Ваши переводы с японского… великая работа…

   – Этого мне мало… есть ведь свое.

   – Первое стихотворение книги “Тень птицы” напомнило мне японскую танку. Есть все-таки влияние японцев.

   – Так ведь японские танки – это я. Это я, понимаете?.. Какие же влияния? Я влияю на саму себя?

И, если я близка к правде, перед нами редчайшее совпадение поэта с той поэзией, которую он переводит. Однако это совпадение с японскими танку произошло не сразу. Сильным оказывается и влияние Эмили Дикинсон, которую тоже блистательно переводила Маркова, классиков-предшественников и современников, особенно пантеона поэтов Серебряного века. Интонации Ахматовой (ей посвящен цикл «Вечнее меди»), Цветаевой, Маяковского, Пастернака проникают в поэтическую речь Марковой:

   И нельзя отвратить глаза,

   И уклоняю мимо.

   Щит мой – дымчатая слеза.

   Страж мой – страх негасимый.

   Скажешь, дело мое сторона.

   Скажешь, старость подшибла...

   Шаг вперед – погибла и спасена.

   Шаг назад – спасена и погибла.

Порой прорывается влияние официального дискурса советской поэзии – пожалуй, в императивности, чеканности формулировок, как в «Именем не гордись: забудут» или «Солнце и луна для вас. / А меня хранит завет: / «Если луч в глазах погас, / И во тьме сияет свет». Мы находим в её стихотворениях, например, цитату из Илью Сельвинского:

   Прощайте,

   Позвольте откланяться,

   Голосистые кумиры моей юности,

   Паны-горлопаны резвой младости.

   Вы шикарно держали фасон.

   Лихо швыряли за борт

   «Тепловатый пушкинский стих»

И ко взятой в кавычки фразе есть сноска: «У Ильи Сельвинского было сказано про шаблонный язык: "Вяловато-съедобный, как слива, / Тепловатый, как пушкинский стих"».

Состав стихотворений Марковой неоднороден, среди них встречается и самобытные тексты, и написанные под влиянием современников и предшественников. После прочтения предисловия Ольги Седаковой складывается совсем другое впечатление о поэтике Марковой, но в примерах используются прецедентные случаи. Формально, основная масса книги – это силлабо-тонические и тонические стихотворения с традиционной просодией и классическим набором тропов (разделы «Облако», «Четверостишия», «Туманный день», «Мосты», «Музыка во льду», «Государыня-пустыня»):

   Желторотые народились в апреле,

   Желторотые, с выбором, или-или,

   И трава разминалась, и перья блестели

   Облаков, и руки по ветру плыли.

   И голоса выбегали навстречу,

   И заглядывал рай соседний,

   И земля привечала Предтечу,

   Словно в первый и словно в последний.

Верлибр на этом фоне выкристаллизовывается неравномерно, прорывы к нему происходят и в ранних текстах («Пока стоит земля») и в более поздних (разделы «Полустанок», «Можжевельник»). В то же время намечается отчуждение от слишком явных тропов, но «решительного отказа от тропов и вообще от "поэтизмов"» (как пишет Ольга Седакова) не наблюдается. Скорее мы можем говорить о переходе от устоявшихся тропов к неявным, и в этом родной русский язык становится спутником Марковой: вдоль и поперёк исследованный поэтессой, он подсказывает новые сочетания – и в то же время мешает, ведь груз, усвоенной вместе с языком культуры, не даёт прозрачности пробиться, уводит мысль вслед за звучанием мелодии. И здесь «японская интонация» оказывается спасительной: та поэтика Марковой, о которой пишут Ольга Седакова и Ольга Балла-Гертман (как о параллельном, независимом от современников поэтическом письме) проявляется через обращения (зачастую неявные) к японскому языку, культуре, поэзии.

Можно попробовать определить, что в разной мере объединяет почти все стихотворения книги. Кажется, это поиск предела, пристальный взгляд Марковой туда, где соединяются начало и конец:

   Художник 

   Остановил мгновенье. Я вижу его –

   И оно меня видит.

   Я – это июльский лес,

   И лес этот – я.

   Мы сопряжены

   Двуоборотными светом и тенью.

Противоположности оказываются сторонами одного целого: Маркова-поэтесса неотделима от Марковой-переводчицы. Благодаря изданной книге «Пока стоит земля» это единство наконец-то восстановлено.