Луис Зукофски. Строки этой новой песни – ничто (перевод с английского Яна Пробштейна)

Я ПОСЛАЛ ТЕБЯ С ОПОЗДАНИЕМ

Огромно, дрожащее;

Гроб на гробе водо-гроба;

             Прошлое.

Будущность – не более, чем продление

Подъема волны, паденья, отскока

От гальки, в вечном повторе изменения

Опустошенного вернувшегося звука.

***

Трудно узреть, но представь впредь,

Что море сгустилось в пятно,

И там есть волны –

Частоты света,

А другие можно услышать.

Одно море и море второе.

В конденсаторах есть электроразряды,

Доводящие их до износа, когда те не в силах вынести стресса,

Они бессильны и бесполезны,

            как дно морское,

Но если те разряды пересекают пространство воздуха,

            его возможно залатать.

Сквозь конденсаторы большие и малые,

Проходят в одном случае частоты,

            которые можно преобразовать в звук,

А в другом изменения не поддаются превращению,

Так много волн в сгустке моря что ли,

Или на диаграмме кривая волны вне звука,

Разомкнута цепь, где действия нет,

Как свет делает сетчатку человечьей –

Что зафиксировано, иначе

По избранному пути придется дальше идти,

И бесконечно частица будет не ограничена

            вечно.

Наука тогда подобна сбору цветков травы,

Которую один мой сослуживец зовет птичьей,

Их, крошечных, много на одном стебельке,

Осыпаются при прикосновенье, хотя они в паре

            с огромным цветком,

Которому впору быть в вазе, если сорвать его.

В одном вижу множество разных явлений,

            чем труднее понятие,

Или не вижу совсем ничего,

Что вечно становится мной уже более сорока лет.

Я – иной и другой, кто только

            закончил учебу

И только начал учиться.

Когда пролистаю страницы назад,

Вполне возможно, ребенок будет вместе со мной,

Смотреть, о значенье гадая того,

К чему я обратился, быть может,

В конце.

***

Иду по старой улице

послушать любимые песни

внове

весенней ночью.

Как листья – проснулись мои привязанности –

чтобы преобразиться

или без устали глядеть на звезды

и вырванный дверной звонок.

***

Строки этой новой песни – ничто

Но музыка это ничто наполняет

камнеподобный ставший тверже безмолвья

музыкальный образ держит строку.

***

Зеленый этот лист переживет зиму,

            ибо укрыт, хотя и открыт:

стена, поперек, и диагональные ребра

бирючины, воздух вокруг листа

            окружают карманом

и покрывают стенами ветра:

цвета ветра подобны стеклянному крову,

            пока свет струится со свода,

            на котором – солнца бугор.

***

            Моему умывальнику

в котором я мою

            мою левую руку

и мою правую руку

            Моему умывальнику

с греческой основой

            и мраморной колонной

с канелюрами

            Моему умывальнику

раковина

            которого –

овал в квадрате

            Моему умывальнику

с мраморным квадратом

            в который вписаны два

овала поменьше для мыла

            Льется песня

водой из правого крана и левого крана

            Моя левая и моя

правая рука смешивают кипяток и холод

            Льется струя

когда б я назвал ее песней

            была бы песней

всецело в моей голове

            песня из воображения

модильонов описанных выше

            моя рука – фриз

из камня завершает то что перестало

            быть моим умывальником

ибо мрамор его завершил

            мое пробуждение по утрам

умывание перед отходом ко сну

            мой взгляд в зеркало

различает полуовал

            словно его половина

была полуовалом в моей голове и

            природу многих

надписей людских голов крупов

            коней слонов (бивней) других

процарапанных в мраморной плитке

            итак мой умывальник

в одной из трещин 

            плитки, куда

я все глядел и глядел

            противопоставил моей голове

надпись головы

            чей вымысел это –

выдумка бедного

            наблюдателя, кто

ждет подъема утром

            и ждет отхода

ко сну

            весьма внимательны

к тому что имеют

            и к тому чего у них

                            нет 

когда струя воды

            с удвоенным напором в сужениях

вызывает обратимые контрапункты

            над головой и

в веке умывальника

и в их собственных головах

ДРУЗЬЯМ, С ПОЖЕЛАНИЕМ ЗДОРОВЬЯ

(чихая при этом:)

И всего лучшего

                        тоже

Вам

            Того

                         же

ГОСТИ

В горах

вьюрки

это

четыре стула

поставленные

наискосок

перед окном где

на подоконнике

зреют помидоры

сверху

с каминной

доски

часы

тикая

стекают

вниз

у двери

лужайка

развернута

в тракт

Обнесенный

с одной стороны

стеной скалы

внутри

которой

ворота

в сад

сбоку веха

ворсянки

и веха

яблони

сада

того что

явилось

на стол

как трава

или зелень

или лоза

постриженный

тракт покатился потом

к двухсотлетним

соснам

чернике

чащам

иногда пересыхавшему ручью

исходившему

жаждой дождя

и край гряды

взлетал на

пять тысяч футов

вид

из окна

на два стула

для пришельцев

два стула

ждут

вечного возвращенья

гостей

ИЗ А

А–1

Группа скрипок играет Баха.

            Грядите, о дщери, вкупе возрыдаем –

Обнаженные руки, черные платья,

            Воззрите на Него! на Кого?

            На страсти нашего Господа

            Воззрите на Него! Как?

Его ноги посинели, жилы кровоточат,

            О Агнец Божий непорочный! [1]

Вся публика в черной одежде [2].

Мертвый век, где ваши деревенские люди

В пестрой одежде в Лейпциге,

Пасха,

Оборки накрахмаленные матрон, вздымаются,

И лейпцигских патронов щеки –

«Идете в церковь? Где дитя?»

«Ах, вот и Капельмейстер

            в страшной спешке –

Иоганн Себастьян, двадцать два

            ребенка!» [3]

Страсти по Матфею,

Сочинены в тысяча семьсот двадцать девятом,

Исполнены в Карнеги-холле

В тысяча девятьсот двадцать восьмом,

В четверг вечером, пятого апреля,

Авто паркуются, сигналят,

Немецкая дама промолвила:

            (Сердце обращено к Тебе)

«Я тоже родилась в Аркадии» [4].

Огни тускнеют и мозги, когда тускнет плоть.

Шляпы подняты из-под сидений.

Темнеют галереи.

«Не этот выход, сэр!»

Шелушенье: выходит змий, линяет,

Кровоточит плеча ключица:

«Не этот выход!»

«Черт! Какой?» –

Кровь и желанье схватить, что желаешь,

Но для голосов мальчиков не хватило сердца.

Желанье жаждет совершенства.

И как тот, кто под звездами

Плюет среди песчаных дюн, и ветра

Дуют сквозь него, в плевке тонут миры –

Я зажег сигарету и вышел на волю

Под красным светом выхода.

Служитель в дыме «Кэмела» исчез;

Другого еще видно сквозь него,

Сальный, сосредоточенный, глаза смеются минуты спустя,

Лицо бродяги,

Губы выглядывают из бороды

Бедра выглядывают из-под рваных брюк,

                                                                       и вдруг–

Ничего.

Рядом со мной – голоса тех, кто

                                               был на концерте,

Ноги останавливаются повсюду на улицах,

Вытянутые шеи повернуты для болтовни:

«Бедный Томас Харди, он так рано ушел [5],

Он так восхищался нашей праздничной архитектурой –

Что вы думаете о нашем новом Шерри-Незерлэнд!»  [6]

«Чудное сопрано,

Это ее мама? Чудные линии,

Я очень восхищаюсь ей!»

И те, кто следили по нотам на концерте,

Покровители поэзии, деловые почитатели искусств и литературы,

                                                 Столпы макулатуры, –

«Такая поэтичная погода» –

Щебеча катрен за катреном;

И стихоплеты – как подумаю

                                   снова и снова –

Замурованные холостяки упорствующие в полисиллабике,

Торговцы таинственными приращениями;

Похитители «mélange adultère de tout» [7],

На востоке, среднем западе и на западном побережье важно щеголяют

                                   Классиками

                                                           и Традицией

(Слово для них имеет великие очертания) –

Поющие о женщинах, которых изнасиловали кони.

А на другой стороне улицы возле подъема,

Причитают,

Лбы наморщены из-за судебных запретов:

«Шахтеры Пенсильвании опять в локауте [8],

Мы должны послать помощь женам и детям –

О чем твоя следующая передовица, Карат [9],

Нам нужна пропаганда, это

                                   становится массовым движением». 

Была также еврейская пасха.

Прилив крови, как музыка.

Группа скрипок играет

Без усилья –

Словно вышли в поля, забыв умереть.

Улицы разгладились, как поля,

Нет даже трения колес,

Ноги не касаются земли:

Словно свыше усилья –

Музыка не оставляя следов,

Не умирая и не оставляя следов.

Не раскипятился чтоб перо приложить к бумаге

Возможно вспомнить пару вещей:

«Есть разные техники,

Люди пишут, чтобы их читали или вслух прочли,

Или декламировали, или читали нараспев,

И совсем иначе для пения» [10];

«Я слышал, как он мучился,

Я видел его изнутри» [11];

«Всё, чем мы

На деле являемся и никогда вполне не живем» [12].

Уже (около трех) поутру

Проводники бодрствуя, выкрикивали

Станцию за станцией под землей,

            Холодный камень над Твоей главой.

            Усталые разбитые тела.

            Уснули, их глаза от сна отяжелели [13].

На следующий день – обратный ход,

Как будто музыка была насмешкой:

Как будто не сохранила цветоклетку, бессмертник,

            Перед глазами, совершенствуя.

– Я думал, это кончено:

Существование, даже не выживание,

Червь, поедающий кору дерева на улице,

Дым, забивающий сажей дымоходы небоскребов,

Те, кто искали замен, устали,

Готовые выдать скелет из чулана [14] –

Вспоминая любовь в такси:

Страна проселочных дорог и автомобилей,

Но большое количество бездействует, беспомощно, маскируется на улицах,

Оправдание экспертов:

«Производство превосходит потребление, поэтому мы сократили рабсилу»;

И вопль профсоюзов Уоббли [15] в ответ:

Да, но почему б вам не дать больше, чем пищевой паек,

            чтоб увеличить потребление!

И великий Магнус [16] перед своими confrères [17] в промышленности,

Во фраке, жуя бутерброд,

Маршрут к желудку, – усмехаясь, –

Указывает на схему между укусами.

Мы водили их скованными общей цепью в Аргентине,

Управляющий – неподходящее слово, используйте инженер,

Без посторонней помощи, вели их как солдат,

Семьдесят-четыре вчера, и можем повести сегодня,

Рыбачил всю пасху,

Ничто не сравнится с природой, клянусь пеклом!»

Собаки трутся о фонарные столбы,

Может, сломанное кованое железо,

            «Вы молнии, вы громы,

            В тучах вы разве исчезли?

            Разверзнись, о ярая огненная пасть!» [18]

А-4 

Гигантское сиянье

Речные огни

(Кони свернули)

Прилив,

И огни причала

Под блеском огней с горы,

Льется свет с зеленого, как листва,

Фонарного столба в свете

Фар фургона (песня)

Качаются фонари позади лошадей,

Бока их лоснятся

В свете огней на воде –

Там, где мы снимаем шляпы – наш дом

Наши старые головы – наш дом,

Глаза моргают собственной фосфоресценции,

Ни празднество иллюминации Венеции и не свет Тайной Вечери –

Знакомцы наших бород; Его

Звёзды Второзакония с нами [20],

Всегда с нами,

У нас была речь, наши дети изобрели жаргон [21].

Мы молились, открыты Вратам Псалмов,

Чтобы наши Псалмы донеслись хотя бы

До малого отблеска Твоего света,

Чтобы Ты призрел мгновение наших блужданий.

День, данный Тобой семени Твоему, его обещание, Его

                                                                                              Обещание,

Не отвращай Твое солнце.

Дай нам покой здесь обрести

                        просветленными

языками, руками, ногами, глазами, ушами, сердцами.

            Ярый Ковчег! [22]

            Чрево златого льва

            (Рыжая грива в гравюре инталии)

Возлюбленные мертвые камни стен нашего Храма,

Вырваны камушки-голыши наших мозаик,

Расколот кипарисовый ларец, хранящий наш Закон,

Даже Смерть отвернулась от нас – мы в пустоте.

            Слышите –

            Он Илию призывает [23] –

            Звук клавесина!

Лиши нас слуха, Господь, замкни слух для их музыки,

Наши собственные чада переметнулись к изгоям,

Они атакуют нас:

                        «Религиозные, рыкающие монстры» [24] –

И жаргон изрекли:

                         «Дождик легкий льет на тихие воды

                                   Слежу, как расширяясь, кольца плывут

            Шимауну-Сан, Самурай,

                                   Когда ты вернешься домой? –

                                               Шимауну-Сан, ясная моя звезда.

            Сегодня соберу все красные цветы,

                        Отряхнувшие свои лепестки на тропинки,

            Шимауну-Сан, на заре,

                        Раскрасневшись пойду встретиться с ним –

                                               Шимауну-Сан, ясная моя звезда.

Завтра сорву веточки вишни,

            Вплету их в волосы, украшу виски,

Шимауну-Сан увидит белый цвет в моих волосах,

            В темноте побежит ко мне,

                                               Шимауну-Сан, ясная моя звезда.

Все голубки поклялись

            Лететь на поиски его,

Шимауну-Сан, у моих окошек

            Каждую ночь будет свечечка гореть,

                                               Шимауну-Сан, ясная моя звезда.

– Йехоаш [25]

            Песни – родня,

            Корни, которыми прорастаем.

            «Тяжелеют день ото дня

            Члены мои, наливаясь соком лесным»

            «Глубокие корни пробиваются ниже»

            «И я кланяюсь Солнцу.

            На серых горах,

            Где множатся

            Ступени утесов, моя молитва,

            Последует за тобой, недвижный наследник –

            Благодетель –

            Человека и дерева, и песка,

            Когда обращаешься ликом к земле,

            Полыхая последним багрецом, позволь прильнуть к твоему свету –»

Предки моего отца

Наставили мачты в лодках, распевая молитвы Речь [26].

            «Ширится пепел вокруг костра»

            «Сокровища превратились в песок»

Йехоаш, –

Курсы, от которых нас сносит прилив.

            Дерево семьи Баха,

            Составленное самим Себастьяном.

                        Фейт Бах, мельник из Вехмара [27],

            Обожал свою лютню,

            Которую брал с собою на мельницу,

            Пока она молола, он играл.

            Немало шума наделала эта пара,

            Уча его, как держать ритм,

            Но, очевидно, так

            Музыка вошла в семью впервые!»

Карусель – Мука бежит.

Песня струится из шума.

            «Мои ручные птицы мертвы».

            «Я соберу связку

            Маргариток, сорву красные анемоны,

            Пока ото всех враждебных престолов 

            Даже памяти не останется».