Софья Суркова. +79855221229

Всё звенело, в тот день, когда я сбежала из ребцентра, всё звенело.

Последний месяц я проходила этап, который назывался ресоциализация: меня больше не держали в Израиле — перевезли в квартиру на Чертановской (вместе с самыми послушными). Выходить оттуда так же было нельзя, но можно было — о Боже! — проветривать. Никаких решёток на окнах, к тому же, мне выдали телефон, не мой — кнопочный, но это всё меняло.

Когда-нибудь я напишу длиннющий вонючий роман о том, как я полгода носила у себя в трусах листочек с номерами друзей. Случая позвонить не представлялось полгода, только один раз, когда меня везли в Ашкелон: в аэропорте я отпросилась в туалет, там умоляла женщину одолжить мне на две секунды телефон, она отказалась, что ж. Она знала почему и я знала, из-за этого: у меня были красные дреды ещё я была белая и тощая, я месяц не ела — это была моя забастовка, я выбивала звонок родителям. Ну, кстати, я ничего не добилась, жила, а жизнь сломана. Это уникальная методика — выздоравливающих наркоманок нужно держать в условиях максимально напоминающих казармы, чтобы трезвая жизнь не казалась приветливой. Я не жалуюсь, первые несколько месяцев в рехабе было так нелепо, что я даже с этого прикололась.

Потом стало невыносимо, люди, закончившие выздоровление, выходили с ребы и возвращались обратно через несколько недель. Но я смогла с кем-то подружиться, у меня есть тетрадь с конспектами, как вываривать мак, как смешать аммиак с мочой, чтобы не сдохнуть. Я даже завела интрижку, его звали Паша, он умер на солях. В игре «я никогда не» у меня всегда есть туз — секс на ночном пляже Израиля. Я не знаю, был ли у него ВИЧ, точно был гепатит, а презервативов не было. Мне было похуй, я желала смерти.

У меня остался значок за два месяца чистоты на иврите, зелёненький. И стопка дневников, интервью с людьми — столько материала, хватило бы на отдельный сборник. Он мне не нужен, мне и этот рассказ не нужен, это текст на сдачу, потому что история нежная и слегка мрачная, почему бы не написать.

Уже в квартире я познакомилась с Ольгой, у неё смешно бегали глаза, она постоянно вспоминала свою беременность. Она сидела на мете – всё, больше я ничего не помню. Я предположу: слезав со стимуляторов, она быстро набрала вес. Этому сильно способствовала рехабная еда, я поварила два месяца, ездила с кураторами на закупки. В месяц на тридцать человек тратилось буквально несколько тысяч: крупы, макароны, лук, морковь, замороженные куриные отрывки. Меню на день — зажарка с нихуя. Один раз нам привезли пять тон молодого горошка Bonduelle, у которого выходил срок годности через неделю, я чуть не померла со смеху. На такой еде и из-за завинченного пространства, где можно делать пять шагов от своей комнаты до общей и три шага обратно, люди вокруг пухли, на животах у них росли обручи, похожие на дряблый омлет. Ольга переживала больше остальных, а когда переживала — вспоминала свою беременность, потому что она всегда была стройной особенно во время беременности это было удивительно люди со спины никогда не понимали что она беременна такой она была стройной даже во время беременности у неё оставалась тонкая талия.

Паспорт выдавали вместе с кнопочным телефоном, паспорт забирали в самом начале реабилитации кураторы и хранили у себя, потом выдавали вместе с кнопочным телефоном через полгода, когда, если ты хорошо себя вела, тебя перевозили в квартиру. Мой паспорт забрали родители до того, как увезти меня в Белгород, никто не мог мне его выдать, но мне выдали кнопочный телефон. Он бы всё изменил, но в нём не было симки. Тогда Ольга пожалела меня и попросила куратора, можно ли ей купить симку на свой паспорт. Он сказал можно, отвёл её в МТС, а она купила мне симку с очень красивым номером, там было много двоек.

Кнопочные телефоны нужны были, чтобы мы самоорганизовывались и ходили на городские АН без кураторов. Говорили, что на анонимных на Баррикадной можно встретить Басту, я была там три раза, может, мы с Бастой разминулись, но я так его и не встретила. Зато в Израиле я встретила Глеба Клубничку из Дома-2, ему приходилось самому всем объяснять, кто он такой, потому что поклонниц домадва не обнаружилось. Выйдя с ребы, я его прогуглила — реально, глеб клубничка, какая мерзость. Глеб Клубничка придумал, как шизить солевых. Это смешно, но неэтично. Делал он так: брал распечатки (их было много, с преамбулами к АН, молитвами и пр.), заходил в комнату, где сидел кто-нибудь новенький, ещё на жёсткой измене, и начинал, блять мне опять реплики урезали сценаристы ебучие зачем я только согласился на эту роль. Человек думал, что тут снимается какое-то шоу, начинал сходить с ума, один даже решил, что в освежителе воздуха камера и кричал туда, мама забери меня отсюда. Все хихикали и говорили, ну ты даёшь, Глеб Клубничка, вот это да.

У меня появился кнопочный телефон, но ещё две недели я вела себя примерно, ходила на АН и старалась делать вид, что меня не трясёт, а меня трясло. Я вела себя примерно, и меня начали выпускать с Ольгой на пробежки. В одну я сильно от неё отстала, позвонила Маше. Маша — моя подруга, фотографка, она приютила меня на время после того, как я сбежала, а я сломала у нее в квартире стиральную машину.

Вот и вся история, Маша вызвала мне такси, и я уехала к ней. Я называю это побегом, чтобы оправдать то, как всё звенело. Меня потеряли, звонили и кураторы, и родители, говорили, что надо вернуться, пройти лечение до конца, угрожали, упрашивали, что ж. До конца значило ещё пять месяцев, я была не согласна, я сняла комнату в Гольяново и жила с сумасшедшим дедом, работала в книжном магазине Республика, и даже страдала меньше, чем сейчас.

История, на самом деле, не об этом. С красивым номером телефона, где много двоек, я проходила ещё пять лет, пока недавно не потеряла его. Восстановить не получилось, потому что он оформлен не на мой паспорт. Он оформлен на паспорт Ольги, поэтому мне иногда звонили из микрозаймов и говорили, здравствуйте, Ольга, у вас долг — двести тысяч, здравствуйте, Ольга, у вас долг, здравствуйте, здравствуйте. Это значило, что Ольга вышла с рехаба и опять начала торчать. В то же время это значило, что Ольга  ещё торчит, а значит она жива. Такие новости, и плохие, и хорошие. Про себя я решила, что если мне год не будут звонить, значит Ольга умерла или перестала торчать.

Почему-то я думала, что она, скорее, умрёт. Но я потеряла телефон и больше не узнаю, жива Ольга или нет.