Майкл Айвз. Капли гонга (перевод с английского Александра Уланова)

КАПЛИ ГОНГА

(Дэвиду Вейсу[1])

Первое движение состояло из допущения движения. Даже у неподвижности есть своя тактика осады.

*

Меня воспитывали так, чтобы думать о своей судьбе как о незнакомце, встреченном в поезде, который случайно читает ту же книгу, что и я, вот эту книгу, которая пишет себя, будучи прочитанной в поезде двумя незнакомцами, не подозревающими о чём-то чрезвычайно важном, что должно оставаться скрытым ради этой важности, скрытность чего именно в этой важности.

*

Ваша память, моя память, их память — за этим неизменным словом истина субъективного опыта, с точки зрения которого может показаться, что мы в состоянии переживания, что, в терминах Локка, мы лишь вторичные качества, хотя что касается сферы чувств, к которой нас можно отнести, это должно оставаться неизвестным. ... неизвестное приключение в жизни частично известного.

*

«Я» обманывает себя так предсказуемо и с такой тонкой строгостью, что можно подумать, что к настоящему времени оно уже сделало иллюстрированный лист рукописи «Стукни меня», приклеенной скотчем к спине.

*

Инверсии параболического: ядовитый сад доктора Раппачини[2], токсичность Эдемского, если уж на то пошло. Садоводство — ложноположительный результат, и что вы невольно сделали обыденным?

*

Многие ошибочно принимают детство за период «регентства» в жизни отдельного человека, когда им следует обратить внимание на средний возраст в поисках признаков освободившегося трона.

*

Каким-то образом мир был закрашен утверждениями, и теперь мир потерян. Вещь, покрытая утверждениями, даже такая огромная, как мир, просто не будет найдена. Дело не в том, чтобы опровергнуть существование больших, неуклюжих совокупностей, и не в том, чтобы положить конец необдуманному использованию названий для таких совокупностей, но также рассматриваемые миры не питают такой неприязни, чтобы они могли бы отказаться показать себя просто назло мирским амбициям какого-то человека. И если вы попытаетесь найти действующего, ответственного за все эти утверждения, за это оскорбительное граффити, то в конце концов вы обнаружите только еще больше утверждений, например, эти слова, которые принадлежат вам в такой же степени, как любому другому. Как вы думаете, почему они оставались скрытыми от вас всё это время, так далеко внутри terra incognita, что с таким же успехом они могли бы быть спрятаны в пределах одного волоска на голове кого-то за тридевять земель? И всё же свиток, спрятанный в волосах, идентичен человеку, затерявшейся в мире, покрытом его собственными утверждениями... или чьими-то ещё. Как я уже сказал, это не имеет никакого значения. Центр одного человека — это всего лишь человек другого центра. Но это относится только к центрам. И люди. Что ещё здесь есть? Я тебе скажу. Но не раскрашивай это. Хватит раскрашивать.

*

Я трачу столько времени, чтобы получить, что хочу, так что не остаётся времени что-то делать.

*

Металлург, обучаясь у ткача, узнает больше, чем хотелось бы золоту.

*

Безвкусица современной культуры с выгодой понимается как константа в наборе уравнений, описывающих общественную жизнь в терминах выгоды и убытка.

*

Перигелий на орбите концепции. Афелий на орбите объекта концепции. Мрак серого вещества между ними.

*

Чего мы хотим, так это лучшей теории эквивалентности, или, еще лучше, слияния теорий гротеска и эквивалента. Поднести зеркало к самому себе, непоколебимо воспринимать высшее отвращение — не к самому себе, а к роскоши созерцать себя, которая породила «я».

*

Пэан Парменида: просто ещё одно вульгарное извлечение из непогрешимого (непокрушимого) круга. Труп в итоге разграбляет собственную могилу.

*

Animal bipes implume[3], Платон называл грамматический вид — двуногое животное без перьев. Значение обозначения улавливает меньше нашей «истины», чем его наводящая на размышления трехчастная форма: каждые два позитивных атрибута требуют одного негативного, как эрзац-регулятивной функции в отсутствие регулирующей реальности. Так язык дает нам крылья — говоря нам, что у нас их нет. Что касается более явно описательного ярлыка, animal quadrupes adrogans[4] должно быть достаточно, поскольку с исчезновением открытых пространств, свободных от собственности и «развития», мы все дальше и дальше уходим на цивилизованные пастбища наших слов, которые, благодаря своим странным преломляющим свойствам, создают впечатление, что мы ходим прямо, настолько успешно перевернув театр наших усилий с ног на голову, что превратили нас в самых умных, но и самых самонадеянных и неустойчиво перпендикулярных жвачных животных.

Самонадеянных? Да, потому что, пока мы прихорашиваемся, нежимся в роскоши и устраиваем пир Трималхиона даже из самого несущественного желания, огромное количество когнитивных желудков, через которые должна пройти мельчайшая крупица провиденциального смирения, чтобы достичь нашего сознания, гарантирует, что мы проглотим смертельный шип задолго до того, как поймём, что проглотили. С другой стороны, когда девственный континуум впервые подвергся анатомированию на части речи, никто, ни растение, ни животное, ни бог, ни мир, не мог представить себе столь причудливое и разрушительное новшество, как самосознание, которое тогда находилось так же далеко в непрослеженном непространственном будущем, как наше избавление от бед и опасностей самосознания кажется нам сейчас, заблудившись, как мы, в лабиринте, разрастание пригородов того же самого будущего.

*

Изобретение круга: Такие особенно утонченные понятия, как жизнь, не будут препятствовать созданию кондитерских изделий, потому что в сладком обещании рая они могут отказать себе не больше, чем в том, чтобы полить водой беспрепятственный спуск к ровному морю и, заботливыми руками, бесконечно размещать свою восхитительную глазированную сумму балансирующей на бесконечно тонкой игле — и мы все окружены кольцом, чтобы поймать его, когда оно упадёт.

*

Мефитическое дыхание жертвы чумы, как и все вулканические выдохи, сопровождается потоком лавы из неестественно яркого языка.

*

Затушёванный, генерировавший; ретушированный, регенерировавший; неотретушированный, нерегенерировавший; вновь неотретушированный, вновь нерегенерировавший; вновь не неотретушированный и т.д. Поддержание норм требует постоянной переквалификации. Не забудьте отметить революцию карандашом.

*

Политическое животное: то, что любит зрение, звук отвергает как прикосновение. Прикосновение, которое допустимо, запах исчезнет. Он распадается на неразличимые ароматы. Убежище, созданное из пустоты; разве это утешение?

*

Пророчество во всех его формах: ранний — и явно преждевременный — оптимизм, основанный на изобретении будущего времени и похожий по онтологии на некогда часто предсказываемую постиндустриальную трёхдневную рабочую неделю.

*

Момент лося: уставился на далекий огонь газа. Съел салат «Уолдорф», оставшийся с авиашоу. Мальчики проносятся мимо. Почувствовав прежний подъём. Почувствовав, как лифт отъезжает. Услышав, как в церкви цвета барбекю звонит телефон цвета барбекю. Телевизор на обочине. Кукла на обочине. Ни обуви, ни рубашки, ни сервиса. Подстрелил лося из окна спальни. Момент лося.

*

Застольная Песня под Деревом Испытаний: Излияния разума ускользают от этих чаш. Ничтожества и опустошения хватаются за поводья. Лица, полные вареного бога, редко в заплатках. Глаза двух бескрылых фебов, сосущих ржавчину. Печали, посеянные союзниками руин. Бухта инея ягненка вокруг розы. Реанимированный глагол «вспахал». Красный шёлк однажды для крика любви под сурдинку. Теперь сожаление запечатано в горькой гвоздике. Изношенная нить принадлежности оборвана. Цвета оказываются корыстными. Несвежие воды крещения, которые обжигают только злобу. Утро, экономно потраченное соляными бурями. Однажды проволока обвилась вокруг чёрного яблока. Просверленная тыква просеивает яды. Неверный меч спасает положение. Песчаный вавилон высказанных миров. Уроки под деревом испытаний.

*

Реверс Эдема: возможно, кривая успеха философии поднимается гораздо более постепенно, чем мы могли бы предположить, и только на протяжении многих-многих поколений результаты её усилий действительно принесут хоть один съедобный плод. Нужно мыслить не в терминах достижений индивидуальных или даже поколений, а скорее в терминах достижений вида. Философия вступит в свои права только в качестве нашей эпитафии.

*

Чтобы свершить самую жестокую месть, какую оно знает, предыдущему настроению, за ним просто следует другое настроение.

*

Пытка — поэзия дьявола.

*

Элизий элиминирует элизию: Я пришел в себя, был затемнён, был ликвидирован. Все «Я» делится на три части... больше подразделений и т.д.

*

Статистический разброс различных мнений о том, к кому следует присоединить Сиамских Близнецов Заек Плейбоя в предстоящем специальном выпуске мультипликации Диснея, служит наиболее надежным показателем здоровья современных демократических институтов. Это наша нация: туловище с языком для облизывания головки и ласки собственных грудей.

*

Вечность: или паразитическая виноградная лоза, растущая непосредственно вдоль личностей, хотя корневые и апикальные структуры могут простираться от фетиша базилярного числа до комплекса небес соответственно, и это часто требует хирургической коррекции посредством различных прижиганий рецепторов удивления и/или благоговения.

*

Картины формируются в уме без усилий, потому что ум лишён картин.

*

Пялиться на объект, пока он не превратится в скопление цветных пятен, повторять слово, пока не иссякнет вся его смысловая сила, сводить огромную массу органических реакций к аксиоматическим понятиям, платонизировать, участвовать в гонке со смертью...

*

Мученики сокрытой истины должны молить о собственном уничтожении.

*

Священный момент вальсирует в направлении ягненка к самозакланию. Существование: ритуальное шрамирование, практикуемое в одурманенных помещениях.

*

Всплески активности — всего лишь зашифрованный сигнал о не удостоверенной лени.

*

Потревоженный масляный жук выделяет желтоватую маслянистую жидкость из суставов своих ног. Когда пропадает ребёнок, поросшие травой вакуоли в человеческом сообществе наполняются мерцающим, нехарактерным беспокойством.

*

Или мы двигаемся, а оно нет, или оно движется, и «жизнь» означает топливо, которое оно сжигает, чтобы занять нас убеждением самих себя, что мы это делаем для жизни.

*

В каком-нибудь укромном уголке огромного диапазона бытия, раздражительная и заброшенная Скука, которая следует за Смертью, стоит спиной к сиянию божественных эмпиреев, мочась на какие-то металлические блюда, из пустого карильона которых век за веком мы выводили существование ангелов.

*

Учитывая тенденцию переворачивать традиционное отношение между индивидом и языком — утверждать, что язык подхватывает нас, предполагает нас, а не наоборот, — было бы оправданно ожидать, что другие концептуальные традиции, особенно в политической сфере, в свою очередь, могут претерпеть долгожданный разворот. Однако это означало бы установить фиктивную связь между нами и нашими ожиданиями. Поскольку таких отношений не существует, но мы — лишь наши ожидания, и как таковые, хотя и невольно, выбираем, на какие сферы опыта возложить традицию, чтобы когда-нибудь в будущем разрушить её. Восстания - лишь тромбоциты в крови деспота.

*

Приходит посылка с сообщением о его смерти. Его смерть вскрывает посылку. В посылке его жизнь.

*

Мама, четырехзвёздочные генералы, испражняющиеся шрапнелью и бакланами, они тоже когда-то были мальчиками, и этот темный бездумный лед когда-то был водой, эти руки, это лицо в лентах, пассивность, превратившаяся в голод — всё это когда-то питалось твоей сладкой кровью и дыханием.

*

Если бы слова действительно соответствовали ожидаемому уровню точности при тех обстоятельствах, к которым они относятся, мы никогда не смогли бы найти дорогу домой.

*

Молоко течёт из дыр в ткани лишений.

*

Опять же, наше среднее расстояние от земли, от всех раздражителей определяет структуру нашего опыта — Мы достаточно далеко от всего, чтобы захотеть насладиться роскошью отдаленной империи, не тронутой вторжениями, извращенного анклава экзотической архитектуры и вскормленной молоком фауны, изолированная в горах, она выпускает заряды вокруг себя, но не как намеренное средство защиты, а просто как свалку отрицаний, оставшихся от яростной, свернутой в спираль индустрии её формирования. Или, ещё лучше, именно из этих обрывов, безымянных пустошей и дебрей мы выводим ненаблюдаемый, изысканный центр, нашу нугу, наш civitas dei[5].

*

Погода представляет собой наиболее отдаленную, но все ещё чётко выраженную границу между мотивацией и бесцельностью; так что она была первым богом.

*

Время когда-то мыслилось как аспект и наклонение глагола «бог»: продолжительный тон, текстура ощущения движения через сопротивляющуюся среду. Время уже давно воспринимается как бог наших аспектов и наклонений: меркантильный тон, текстура ценности движения через денежную среду.

*

Эти лекарства следует хранить в банках с крышками, защищающими от детей. Этот не требующий усилий интеллект следует хранить в течение взрослой жизни.

*

При движении в механическом транспортном средстве с определенной скоростью, можно выбрать, следует ли, глядя в окно, фиксировать каждое дерево в поле зрения по мере его прохождения или расслабить глаза и вызвать размытие. По аналогии, ту стадию в развитии сознания, на которой становится возможным абстрагирование времени от чувственного континуума, можно представить как произвольное «напряжение мысли», возникающее из-за определенной «скорости» переживания. То есть сознание приходит в голову только при определенной «культурной скорости», с которой оно перемещается по своему миру, что оно может выбрать выделение времени в качестве тематического объекта размышления — не слишком медленно, чтобы допускать постоянное и чрезмерное внимание и, как следствие, ужас, и не так быстро, чтобы вызвать размытое отношение из-за безразличия.

И всё же эта аналогия больше не отражает ситуацию точно, поскольку мы давно вступили в эпоху огромной стимулирующей скорости: вопрос больше не в том, насколько быстро парад различных отдельных объектов проходит перед нашим взором; наша область чувств теперь подобна питаемой кровью сети дифференциальных уравнений, координирующей мимолетные сети кривых ускорения множеств объектов. И сознание теперь должно спросить себя: «Сколько усилий я готов приложить, чтобы изолировать и определить... что-нибудь одно?» Так было ли это всего лишь историческим курьезом, манерой восприятия, что мы так долго были очарованы «единицей», первичным элементом? Мы — такие мечты, на основе которых создаются вещи.

*

Ночь зовёт гору кошмаром.

*

В вечном странствии, в клетке смутных тревог, следуя лишь самому хрупкому предположению, что траектория жизни указывает в направлении решения, пусть даже непонятного, уничтожающего. То, что мы считаем нашей привычкой к неопределённости и отсутствию корней, опьяняло бы волка своей стабильностью.

*

Дрожа, мы можем сохранять драгоценное тепло, не нуждаясь в ладонях или инструкциях — не-ручное, не-выучиваемое искусство, которое развивает нас в живую, понятную форму.

*

Непрожитый экзамен стоит, чтобы его проэкзаменовать.

*

Расслабьтесь: рано или поздно каждому из нас придется выступить в роли окружного прокурора, не волнуйтесь, и наблюдать с бирюзового дивана, как брюки перепуганного преступника превращаются в вазу с пираньями и превращают его ноги в мягкий гравий. Я наблюдаю, ты трепещешь — по определению,  — то есть, пока не настанет моя очередь, и так всегда.

*

Пока не приблизится большой палец, пчела-наперсточница будет копошиться на голом листе.

*

Фонемы, слова и предложения, все высказывания, произносимые в любое время одновременно, такие звуки, которые образуют систему эхолокации, с её помощью мы находим путь в нашей темноте: летучие мыши в ящике сознания, переправляемые через океаны —

*

Hapax legomenon[6]: скажи что-то один раз, и ничего не будет сказано. Всё, что было сказано, уже было сказано бесконечное количество раз. Высказывание — это пена, полностью выросшая на пене порождающих мир ограничений.

*

К востоку от окна в моей комнате облако очень постепенно закрывает солнце, сначала устраняя, а затем усиливая контраст между светом и тенью на стене дома напротив. Вскоре светлые участки становятся ярче, и, благодаря гармонии восприятия, тени, отбрасываемые соседней форзицией[7], кажутся темнее, и по мере того, как эти противоположности сгущаются, скорость, с которой они усиливаются, кажется, также увеличивается. Все это время я сижу здесь и втайне желаю, чтобы такое столкновение ценностей продолжалось без ослабления, пока светящиеся участки не раскалятся добела с таким блеском, на который опасно смотреть, а темные пятна не разверзнутся до глубин, несовместимых с размерами пригородной среды. Желание также начинает одновременно согревать и углублять сами амфитеатры сетчатки, так что у меня есть все основания ожидать, что в ближайшие несколько секунд те поверхности, на которые проецируются эти изображения, воспламенятся, и все мое поле зрения охватит любой вид пожара, который только можно вообразить... Рискну предположить, что вы не знали о существовании различных видов пожаров, но да. вы найдете их среди чудес, взращенных разгневанным человеком, сидящим в темном подвале и ставшим заложником своих слов.

*

Первое испытание: имена, эти грубые крупицы холодного бесстрашия перед встречным ударом, так что всегда после того, как мы сможем пройти через все, что нам дано, предполагая, что мы это приняли; чтобы первое испытание принятия, разорванное на имена, исправилось само собой, если разорвано снова, снова проклятая починка, с рассказом о шраме.

*

Изображенная размытость — как на картинах Г. Рихтера[8], или в фильмах преднамеренная настройка фокуса, указывающая на то, что персонаж был накачан наркотиками, размытость минус ощущение в глазах — находится в аналогичном отношении к подлинному размытию, как предупреждения старины о быстротечности времени к реальной быстротечности времени.

*

Время, требовавшееся мне, чтобы объяснить время, требовавшееся мне, для времени, требовавшегося мне, времени, требовавшегося для времени, требовавшего,.. времени.

*

Будущее впереди ради устроений позади, и никогда ничего там, где мы находимся. Где это «Мы находимся»?

*

Полюбовавшись на отретушированное бедро порномодели, камера отступает, и то, что считалось бедром, словно во сне оказывается матовой стальной поверхностью высококлассного прибора.

*

Костянка желания: только в столице космополит найдет этот фрукт, приготовленный должным образом — мезокарпий сочных, взаимопроникающих и полупрозрачных вкушений, пытаясь вонзить ножницы в их сердцевину, — несъедобность которой обеспечивает безграничное наслаждение.

*

Вода при ударе на большой скорости кажется твёрдой, как бетон. Мы держим почву под ногами.

*

Несовершенство высот сливалось в скромные объятия прилегающих долин. Привычка к глупости так же ненасытна, как пресыщение мудростью.

*

Возвращающийся к Протагору: симметричный вдоль вертикальной оси, подвешенный к несущему нагрузку корешку, с колбой наверху, как у перевёрнутого термометра, который служит мерой всех вещей, потому что из него вытекла вся ртуть.

*

Я слышу, как ты слышишь меня всю дорогу вниз.

*

Молчаливое Большинство возвращается к вопросу: подумайте обо всех громких способностях, всей напыщенности и спортивных наклонностях, которые мох инстинктивно отвергает. Ему нечего доказывать; его амбиции по-прежнему остаются в рамках приглушенной кампании его распространения. Нежная любовь, которую он внушает, его мечта добиться вездесущности в виде милой надписи на ежегоднике не могут не способствовать гибкому самоощущению, и вуаля! он повсюду, устилая пороги и выступы более влажного мира коврами, как мостовая мягкая, но прохладная для ног, предлагая соблазны, которые вскоре опалили бы его нежную доброту стыдом, если бы бдительность — ощетинившаяся, лежачая — с которой он распределяет свою влагу, не была идеальным выражением безжалостности.

*

Lux + ferre = Lucifer, или несущий свет, означая Венеру, когда та появляется как утренняя звезда, биолюминесценция или «холодный свет», возникающий на нижней стороне 6-го и 7-го брюшных сегментов Lampyridae (например, светлячка), является результатом химической реакции — окисления люциферина его сопутствующим ферментом люциферазой. Почему жук сделает свет из дьявола, в то время как мы сделаем дьявола из света?

*

Природа вырезает и покрывает эмалью свои клыки, чтобы они так точно напоминали «божьих коровок», что мы получаем «божьих коровок», забывая или никогда не зная о неутолимой жажде крови у природы — чем сильнее жажда, тем незаметнее. «Смотри, мама, божья коровка!»

*

Каким бы хладнокровным ни было ночное озорство политических манипуляций, оно все же выбрасывает множество искр, которые большинство из нас видит, но упорно принимает за метеоры. И то, что мы продолжаем называть метеоры «падающими звёздами», говорит, что наша общая мечта о самоопределении находится дальше, чем мы хотели бы и способны думать.

*

Брут, который устранил тирана и выковал республику, добился своего, тщательно продумав будущее появление Тита Ливия.

*

Открытые, приглашающие уста категорий, которым мы доверили свои мысли, на самом деле являются самым безжалостным из точильных камней. Пока они посылают воздушные поцелуи и соблазняют похожим на «иди сюда» шепотом о строении реальности, ряды скрытых зубов украдкой заостряются.

*

Венец натальной реальности: мы разделяем родовые муки непостижимой матрицы, когда испытываем боль в присутствии красоты. То, что невозможно понять, может быть преобразовано в боль.

*

Когда вырасту, хочу стать президентом: необычайная изобретательность природы только поощряет головорезов с холмов - собственно, наше рудиментарное мужское детство — считать, что всё, что не наносит ответного удара, может быть похищено, экспроприировано, изнасиловано — просто ещё одна сабинянка на картине, нарисованной пальцами, из нашего формирующего, «классического» возраста.

*

Действительно, странно, что мир должен постучаться, прежде чем открыть вашу дверь, но приходит так внезапно, всегда без предупреждения, и вы предпочли бы уйти — но, конечно, не можете — и думаете про себя: «О, для сервировки стола с ручным приводом — глянцевая посуда, столовые приборы, покрытые лаком блюда и т.д., приклеиваются к нижней поверхности, затем стол просто поворачивается в нужное положение, в процессе чего ударяются кремни и зажигаются слегка сгоревшие свечи. Я просто извинюсь, вежливо верну мир к его потопу, скажу, что я не один, что ко мне скоро придет компания». И мир подмигнёт: «Может быть, в другой раз».

*

Как замечательно, что приливы и отливы толпы могли бы служить как счёты для дня, если бы только у дня были руки.

*

Нам остается заманивать судьбу, исходя из наших собственных неправильных расчётов.

*

Полностью отождествлять солнечный и звёздный свет — значит воспринимать дневное время как то странное, неестественное свечение, которое часто предшествует катаклизму.

*

Провал музыки: свою трубу я разбил о жернов, свои цимбалы загнал в сейф. Я сплю на своем барабане и с восходом солнца повешусь на виселице-арфе. Похорони меня в пианино, которое я принял за степь, открывшуюся без дальнейшего слова.

*

Питомник «Нет!»: долгое время лишь незначительные отклонения от обоняния, многие смутные почти — самое большее, случайные не вполне, будоражили пустую полноту звериного сознания. Затем появился двуногий логик и его тильда, а также бурное присоединение безудержного сравнения.

*

Я делаю это изо дня в день, не имея выбора, но, видимо, слишком часто днил каждый день, становясь собой. Горе — я сам.

*

Водород библейского Бога выгорает из сжатого центра нашего безбожия, но истинный бог плавает в бездумной бесцентровости водорода.

*

Тренировать себя, прислушиваться к ритмам сознания, отключенным от нашего осознания, потому что они возбуждают наше осознание, успокаивать себя перед жужжанием и щелканьем спусковых механизмов и тонко отточенных шестерен и шлицев внутри «я есть», тренировать свой слух на низком скрежете металла о металл внутри виртуальной само-прозрачности, чтобы научиться отличать сфабрикованное от фабрикации сфабрикованного, к последнему можно отнести предполагаемое молчание за пределами работы по фабрикации (по крайней мере, так подозревает фабрикатор).

*

Порядочные, любящие страх люди должны убивать, чтобы защитить честь своих страхов.

*

Глупость продолжать поиски; упорствовать в том, чего никогда не смог бы выразить ни один язык; эта идиотская непримиримость; идиотская надежда на то, что может обнаружиться что-то отличное от того, чего могли ожидать авторитеты, ожидания; это невыносимое упрямство, благодаря которому у нас есть такие пропуски в великом шествии умных способностей, как Макс Бекман и Антон Брукнер... и, конечно же, сами мулы.

*

Ecce homo: удалите немного кортикального оборудования, и внезапно они больше не владеют своими местоимениями.

*

Непреднамеренное ты предпочитает, чтобы ещё немного того, кем ты себя считаешь, прошло, прежде чем это поглотит и не-твоё, следующую часть тебя в очереди для того, чтобы отказаться от твоих продолжающихся, финансируемых из федерального бюджета усилиях остаться целостным.

*

Омфалос: всякий раз, когда мной овладевает желание улучшить свое состояние, я обнаруживаю, что всегда уже давал клятву перед неумолимостью настоящего, таким образом определяя его своим миром, давая названия своей полноте осознания, пока всё это не окажется вне меня, в кучах имен — вон там  — и я, вот здесь, совершенно пустое равновесие. Подобно человеку, который крадёт машину с завода, деталь за деталью, я перестроил себя вне мира, нисколько его не потревожив - возможно, легкая морщина в месте моего удаления. Человек достигнет этого, даже не подозревая об этом. Мир, когда-то мой — или, точнее, моя безымянная субстанция, теперь полностью состоящая из имён, — лежит передо мной, без меня - моего единственного достояния.

*

Без меня я мог бы обойтись. Ты, однако, остаешься незаменимым... опять же, только для меня. Я говорю о тебе менее конкретно, чем о реальном собеседнике, менее обобщенно, чем концепция личности. У каждого «есть» ты и я — не по выбору, не ты по велению «я», но я, выкованный в твоем сиянии. Мы также не найдем эту центрифугу в форме более сильного глагола, чем «есть», которая могла бы выделить в обладателе и обладаемом эти совершенно запутанные элементы; более яркое слово только ограничило бы легкость передачи, которая позволяет нам представлять самих себя в таких безличных и — что более важно — удобных терминах. Правительство личных местоимений прилагает все усилия, чтобы сохранить мягкую, ничем не примечательную поверхность значения, прямоту, вроде Эйзенхауэра, и сонную компетентность, но остерегайтесь изнуренно-местоименного комплекса, который скрывается за этими соображениями целесообразности, предоставляя и отрицая уверенность в зависимости от того, ослабевает или усиливается вера в стабильные идентичности. Таковы приливы нашего безумия, управляемые маленькими словами.

*

Сейчас означает его собственное храброе разрушение больше, чем я когда-либо имел в виду для себя.

*

Не подменыш, который переезжает, а дом подменыша.

*

Случайные вспышки с праздника фонариков, которые струятся и мерцают за закрытыми глазами, были обнаружены на краю мыслимой вселенной.

*

Нет более счастливого систематически сохраняющегося сомнения, чем то, которое все отказываются принимать во внимание.

*

Озарения прорываются сквозь жесткую оболочку нашего животного упрямства в ритме, столь же точном, как передача конфиденциальных, сильно отредактированных правительственных документов на рассмотрение общественности.

*

Можно заметить, что в случаях, когда человек доволен, он обнаруживает, что ему приятно заметить, что для того, чтобы почувствовать себя довольным, ему придётся прекратить попытки думать о себе как о довольном, или думать о себе в этом случае, или думать об этом случае.

*

Право считаться значимым подпитывает амбиции каждого звука, но только редкое увлажненное мурлыканье между вибрирующими поверхностями удостаивается права на проживание в закрытом сообществе речи.

*

Храни свою страсть к бесконечному как весталка, sopraporta[9], за красными буквами знака «Выход», который твой следующий вдох сделает из обретенной плоти.

*

Независимо от направления или продолжительности моего паломничества, я всегда иду в руке метода, который, держа свою ладонь открытой, отказывается узнавать меня, думая, что я, возможно, знаю достаточно, чтобы вывести его из руки, в которой он тоже пойман. Руки внутри отказов, которая обеспечивает, охраняет — делает то, что не имеет никакого сходства с отказом. Паломничества внутри рук - ведет нас ни к святыне, ни к пропитанию, но делает это с полным, набожным сердцем.

*

Учение о Бодром Сердце было брошено на произвол судьбы в бочке с кровью — кусочек самого себя, который нужно съедать каждый день, количество крови, которым нужно запивать себя, и ритм, отмечающий аутофагию, усеянный дрожащими источниками непризнанного голода. Наставления о том, что не следует жалеть ничего, чтобы удержать на плаву это учение о необходимой бодрости сердца, циркулируют подобно лимфе-часовому среди букв учения. И выдавливая гласные этих предупреждений: груз скованных рук, прокладывающих себе путь к относительной утопии, где надежда измеряется единицами цепи, где нежданное слово не может быть забыто, а невысказанная надежда прощена.

*

Мастеру любого обряда запрещено быть свидетелем этого. Под обрядом мы имеем в виду любую форму проверки. Мы имеем в виду все восприятие. Посредством слепоты обрядов, мы имеем в виду.

*

Геологическая разведка: поскольку она не претерпела фатального экстаза добровольного движения, какой бы бескрайней она ни была до сих пор, минеральная память ликует благодаря плотным системам модульного воспоминания, образующим решетку среди высокомерных, лишенных мотивации целостностей, и, побуждаемое милостивыми льготами в закрытой земле, что выдает случайный (вскоре будет проституирован) проблеск на этом своеобразном уровне сознания, «смеющееся животное» решило поселиться вскоре после того, как голубь вернулся в ковчег со скованными ногами, продетыми через отверстие в клюве.

*

Дельфины и тунцы: превратности судьбы угрожают нашему образу жизни. Мимолетное настроение установило свой собственный статус цветка и птицы, каждый час занят тем, что вырезает девиз на своем предплечье, каждый отдельный вдох должен стоять в очереди, чтобы зарегистрировать свой серийный номер в качестве компенсации от волн отрицателей, которые превращают отдельные вещи в нечто невнятное, против чего сами отрицатели беспомощны, пойманные, как они есть, в собственном настроении, тем же самым неводом часов и вдохов.

*

Я взял на себя задачу быть последним, кто здесь есть, и чувствую, как огромная дистанция между нами подталкивает меня к осознанию того, что очень скоро я останусь один. Это не входило в мои намерения, когда я в последний раз их выяснял, быть единственным оставшимся, но я не могу быть уверен в этом. Я так занят тем, что охраняю свои намерения всякий раз, когда высказываю их, что у меня никогда нет возможности ни подсчитать, ни изучить их с наименьшей тщательностью. Насколько я знаю, многие из моих намерений, возможно, даже не принадлежат мне. С таким же успехом они могли принадлежать другому человеку, который их достал, и я увидел несколько, которые мне понравились, и понял, что они принадлежат мне. На самом деле, у некоторых из них могут даже быть свои собственные скрытые намерения.

Возможно, несколько намерений заняты внутри меня, укрепляя моё осознание их, точно так же, как я продолжаю заниматься здесь, охраняя их, задаваясь вопросом, мои ли они, желая узнать их получше. Возможно, это мои намерения, которые хотят, чтобы я был последним существом. Таким образом, у меня не будет причин продолжать их охранять. У меня наконец-то будет свобода, роскошь тщательно обдумать свои намерения, возможно, даже немного поухаживать за ними. Но к тому времени они уже убегут.

*

И в драгоценных потоках креольского, понятного лишь наполовину, каждое проходящее мгновение умирает в сомнениях относительно того, кто кого обгоняет, в то время как мы лежим ночами без сна, не в силах уснуть, желая, чтобы корни всего этого действительно были корнями всего этого.

*

Каждый прожитый день кристаллизуется в воспоминание, и каждая крупица памяти наполняет изначальный Нил, разливы которого когда-то орошали наше безмятежное, безупречное начало. Пупок человека — это его Долина царей.

*

Погружаясь в озеро рта, по одному слогу за раз, я следовал за ретроградной пуповиной, рука за рукой возвращаясь к Эвридике в моей грудной клетке.