Джером Ротенберг. Из книги избранных стихотворений «Жестокая нирвана» (перевод с английского Яна Пробштейна)

В чебоксарском издательстве «Free Poetry» вышла книга избранных стихотворений американского поэта Джерома Ротенберга «Жестокая нирвана». Перевод с английского языка выполнен Яном Пробштейном. В поддержку книги «Флаги» публикуют несколько ранее неопубликованных стихотворений из сборника, а также фрагмент предисловия Яна Пробштейна. В ближайшее время «Жестокая нирвана» появится в независимых книжных магазинах. 

Джером Ротенберг – старейший американский поэт, автор около семидесяти (а вместе с переводами на другие языки и переизданиями – более сотни) книг стихотворений, эссе и переводов, лауреат как национальных, так и международных поэтических премий: американской книжной премии, двух переводческих премий американского ПЕН-Центра, двух премий Западного ПЕН-Центра США. Он родился 11 декабря 1931 года в Нью-Йорке, в семье еврейских эмигрантов из Польши. В своей книге стихов «Польша 1931» (1974), впоследствии вошедшей в книгу «Триптих» (Triptych, New York: New Directions, 2007), Ротенберг представил Польшу глазами родителей и родственников, погибших во время Катастрофы. В одном из разделов этой книги, озаглавленном на идише «Хурбн» (что переводится как «Холокост» или «Катастрофа»), и «Горящее дитя» Ротенберг обращается к страшным сценам из лагерей смерти, как бы отвечая на вопрос Адорно о том, возможна ли поэзия после Освенцима – и какая именно.

Владеющий дюжиной языков (ивритом, идишем, немецким, французским, испанским, португальским, польским, языками американских индейцев), Ротенберг – переводчик Федерико Гарсиа Лорки и других испанских и латиноамериканских поэтов, а также Витезслава Незвала, французских, немецких, еврейских поэтов. Поэзией Лорки Ротенберг увлекся в ранней юности, хотя переводы начал публиковать уже в зрелом возрасте, и впоследствии обращался к поэзии испанского поэта еще не раз. Помимо этого, Ротенберг ввел в обиход жанр «вариаций на темы» – не только «на темы» любимых им поэтов (см., например, «Вариации на темы Лорки»), но и вариации на темы художественных произведений (таковы «Вариации на темы Гойи» или цикл, посвящённый работам современного американского художника армянского происхождения Аршила Горки). 

Ротенберг был первым переводчиком стихов Пауля Целана на английский и встречался с ним в Париже в 1967 году. Однако сам Ротенберг писал в послесловии к книге «Хурбн», а затем и в послесловии к «Триптиху», что очень долго не решался писать на тему Холокоста. Только после двух посещений Польши в 1987 и в 1988 годах он начал более отчётливо представлять, что происходило в мире польских еврейских городов и местечек, начиная с года его рождения (1931) и вплоть до Второй Мировой войны и разразившейся Катастрофы. Так появился первый раздел «Триптиха» – «Польша/1931», к которому потом добавились «Хурбн» и «Горящее дитя», являющиеся как аллюзией к стихам католического мученика Роберта Саутвелла (Robert Southwell, 1561?-1595), впоследствии причисленного к лику святых, и Уильяма Блейка, так и отсылающее к страшным образам еврейских детей, погибших в лагерях уничтожения. Как писал в предисловии к «Триптиху» Чарльз Бернстин, «Горящее дитя – как бы двойник самого Ротенберга, младенец, рожденный в Польше в 1931 г. Однако это также – пепел, прах, символ отрицания, пустоты и напоминания о страшной пропасти, грозящей человечеству. При этом стихи эти написаны в авангардной, современной манере, не подражающей ни Паулю Целану, ни Нелли Закс. Поэзия Ротенберга – это поэзия преодоления, "жестокая нирвана", как озаглавлено одно из стихотворений и книга его избранных работ на фарси, опубликованная в Иране в 2021 (а до этого на испанском в Мексике)».

До своего выхода на пенсию Джером Ротенберг был профессором литературы и визуального искусства в университете Калифорнии в Сан-Диего. В настоящее время готовит к изданию собрание статей и собрание стихотворений. Стихи Ротенберга включены в «Антологию новейшей американской поэзии» (М:, НЛО, 2022), составленную Владимиром Фещенко и Яном Пробштейном.

– Ян Пробштейн

ЦАРЬ ИУДЕЙСКИЙ

Он чужеземец. Он

Собран. Кричит

Требуя рыбу. Хочет

Наручные часы.

Припарка. Кто-то

Купается. Кто-то вторгается

В Ночной дозор.

Кто-то ворует.

Лови его. Он ускользает

Из ваших сетей. Умастите

Его. Отец бремен.

Брат Едома.

Один практичный человек.

Один охраняет. Один

Собирает. Стол сервирован.

Найдите блюда.

Найдите страусов. Волосы

Сама утонченность.

Для воров. Для вдов.

Стежок из меди.

Кто-то режет. Складывает пальцы

Чтобы застегивать пуговицы. Он

Нас устраивает. Вскоре

Он насытился.

Он отяжелел. Кто-то

Поет для него. Принимает

Ванну в своей комнате.

Кто-то считает простыни для него.

Он дворецкий. Он

Скучен. Клянчит

Суп. Хочет

Ленту на шляпу.

Кто-то крадет. Кто-то прибавляет числа.

Он свидетельствует. Какое

Число после единицы.

Число.

РЫБА

у мертвой рыбы нет глаз

говорит мой сын, у польши

нет глаз

& так мы живем без ассоциаций

в прошлом живем

лелея невероятные польши

ленивые & живые вспоминаем

фотографии наших матерей на траве

это еврейское стихотворенье

не будучи евреем еще меньше

будешь поляком

еще меньше будешь человеком

между нами тысячи миль

& мы движемся к чему-то явно

живому & жирному

нежному сокровищу иллюзий

как мы чисты

мы поем                                    отцы

некогда такие требовательные

теперь оглохли

они открывают магазины в канзасе

мечтают о доступе

к тайным китайским грузам

с безумным желаньем покупать & продавать

некоторые делают паузу между делами

вроде праздника или свадьбы

больше похоже на игру в шахматы

где фигура

держащая королеву

наклоняется вперед                              умирает

но оставляет дыру для сна

ОТЦЫ

1.

одни были влюблены & росли прекрасно в полутьме дома

ради которого зажигали свечи

& ждали все еще уверенные в бизнесе

в жажде предательств и ясности

«предвиденье» называлось это в древних книгах

название прилипло только улицы

были как в маленьких западных городках в августе

& некоторые кто едва могли там дышать

становились все непоседливее              оседали

в змееграде наполняя                 всю страну

одеждой & своей мечтой о сионе

женщина          с грудями свисающими до ладоней

готовила завтрак           «совершенно рада быть твоей подругой»

2.

торговец с толстыми розовыми губами

& маленькими свисающими усиками

кладет плитку вам или измеряет шею

чтоб одежда была впору или разговаривает с вашей женой

жир который он вам продал скворчит на сковородке

& после холодным      & белым молоком      наполняет бидон

пахнет травмами & мухами         разбогател

но ездил в почтовой карете регулярно

на могилы или в другие западные городки

ограничен в наличности         или мочился на стену

в глубине лавки         начинал мастурбировать

джентльмен его отец говорил ему

учится сидеть на воздухе манеры иноверцев

не давали ему покоя         Будь братом жене своей

3.

одни пробивались сквозь стену                  другие

толстели от запаха рыбы

вокруг губ угрожая & удушая

жаждущие красивые забывчивые неистовые

они ждали у доков

одни говорили им что почти рассвет

другие не знали & третьи

говорили о ночи словно жили в ней

влюбленные в цвета одни были терпеливы

во сне но нервничали от воспоминаний

одни были царями другие были знакомы с царями

& мечтали о хорошей погоде когда шел дождь наши отцы

покидали свои города как нам говорили всегда

Из цикла «Хурбн» [1]

Так как сокрытое бездонно, всецелое более незримо, чем зримо.

– Клейтон Эшлеман [2]

В ТЕМНОМ СЛОВЕ, ХУРБН

все их огни погасли,

их слова стали молчаниями,

воспоминаниями,

плетущимся по гужевым дорогам

на улицу малкинер,

бедствием материнского языка –

ее слова истощились

в речи,

вернувшись в единственное слово

слово ребенка

высказанное, порыжевшее

на замерзшем пруду

как они произносили его,

как его перенять мне с твоего голоса

& взлелеять в люльке

это древнее & темное слово

те, кто говорили на нем в старину,

теперь языки прикусили

ОПУСТОШЕНИЕ

(Дос Ойслейдикн)

на медовой улице в оструве

куда ушли медовые люди?

пусто             пусто

мёдова опустела

пуста булочная пуста дорога на варшаву

желтые деревянные дома & оштукатуренные дома

тень пустых имён до сих пор на их дверях

шадай [3] & тень сокрушает родной язык

язык матери но пуста

дорога улицы пусты по которым идем

пробиваясь сквозь толпы детей

старух гуляющих у ратуши

старых крестьян едущих в пустых повозках по пустым дорогам

мы не рассеиваем пустоту а создаем ее

вкус опустошенного меда

пустая булочка которую протыкаешь пальцем

пустой щавелевый суп капает из их пустых уст

определяют какую-то другую польшу

утраченную нами как луна

нами утрачена

пустая часовая башня отмеряет свой свет четырьмя путями

щавель в огородах богоматерь на обочинах

отражается в пустых поездах

только стада мычат

как евреи скитальцы с глазами полными росы

все еще есть мухи все еще

покрывают их глазные яблоки

поезда едут на восток обрушиваясь

в ямы (холокост) пустых домов

по пустым лестницам у сеновала никто не взбирается

пуста острова и пуста остроленка

старые дома пусты в лесах возле выжкова

дачи которые сдадут вам крестьяне

а сами переберутся спать в конюшни

бялы лес обступает со всех сторон

отступая всякий раз когда мы приближаемся к нему

заявив на него свои права

пустые дубы & пустые сосны

мужчина в пустой канаве читающий книгу

как евреи когда-то читали

в холодном польском свете            отцы там тоже сидели

матери позировали на краю леса

дорога светло вела в треблинку

& другие города         пляжи в броке

вдоль буга

болота с камышами

коровы привязаны к деревьям

мимо которых идут призраки

их призраки отказываются идти

завтра в пустых полях польши

от которых все еще коченеют их ноги

из пустого колодца капает черная вода

которая вскоре застынет в ледяную горку

привратники разойдутся с горящими палками

они найдут лицо младенца на дне

незримое & замерзшее впечатанное в скалу

ДИББУК [4] (ДИББИК)

духи мертвых         огни

мерцают (он сказал) их руах [5]

никогда не покинет землю

вместо этого они толпятся в лесах в полях

вокруг сортиров несчастные духи

ожидают миллионы душ

превращенных мгновенно в духов

воздух полон ими

каждый стоит за деревом

в тени его или луны

но сами они не отбрасывают тени

в этот миг они притворяются

скалами но кого можно одурачить

кто одурачен здесь         мертвыми         евреи

цыгане свинцовоглазый польский патриот

живые существа низведены до символов

того, что было живым

«о не трогайте их» кричит мать

судорожно, почти как во сне

она тянет ручку ребенка к сердцу

в ужасе но невинные мертвые

свирепеют         они вышибают двери

роняют слизь на ваши столы

они вырывают свои языки с корнем

& марают ваши лампы губы ваших детей

кровью дыра пробуравленная в стене

не удержит их

от украденных домов каменных построек

они ненавидят они конвой мертвых

призрачные возницы все еще ищущие

дорогу на малкин [6]         телеги призраков перевернуты

машины призраков в синих канавах

если б наши глаза были столь яростны

чтоб увидеть их наши сердца познали бы их ужас

ужас человека идущего в одиночку

их жертвы в чей дом в чью кожу

они вползают инкубы & суккубы

диббик выпрыгивающий из коровы чтобы поселиться внутри

его горла               груды евреев

кишащих здесь матери без волос

чернобородые отцы

они заглатывают огонь      воду      слизь

спутывают волосы невест

или оплакивают свою одежду парящую

над полем тряпья полусгнившей обуви

& скатертей         старых термосов колец

потерянными племенами в пустых синагогах

в ночи их голоса

несутся сквозь поля

испоганить вашу кашу ваш ячмень

поваленный их кислотными дождями

нет холокоста ибо нет жертвы

нет жертвы чтобы придать лжи

смысл         & нет смысла         после освенцима

есть лишь поэзия         нет надежды

не осталось иного языка чтоб исцелить

нет языка                  & нет лиц

ибо лиц не осталось           нет имен

никого неожиданно не узнаешь на улице

лишь мертвые кишат            лишь хурбн

мертвец в одежде раввина

присевший на корточки возле морга

охраняющий их сортиры кого зовут

повелителем дерьма             старый будильник

свисает с его шеи            он держит

под носом венок из листье 

из эдема «чтоб вымести

вонь из этого мира»

ПОСЛЕ ОСВЕНЦИМА (НОХ АУШВИЦ)

стихотворение уродливо & они его делают еще уродливей

где обитает мощь

что данкен [7] понимал – или нет –

слушая в тот вечер как читал другой поэт

он сказал                            «это сама уродливость»         & ох так и было

так и было            & и заставило мое сердце     ёкнуть

ибо стихотворенье этого не позволяло             нет

ни мгновенная милость ни красота не были помехой тому

чего бы не потребовал век                                  или стихотворенье

дерьмо хлестало на дверь & пол

секс искромсан   гениталии схвачены когтями собак

& уродство которое ты должен быть выстрадать

позже                   которое они выстрадали

не так как данте виделось это но сквозь трубу

они вылетели & что другие назвали

дорогой в рай         крохотные холмики & дырочки теперь

& под ними                            на них         между ними

разбитые зеркала чайники сковородки эмалированные чайники

витые подсвечники для субботы

лоскутки молитвенных покрывал & тел            кости

его ребенка                    он сказал                       прыгая

в грязь в груду костей

& слизь     хрупкие конечности отделяющиеся

всякий раз когда он тянет за одну      тайна тела

вовсе не тайна          тела нагие           затем тела

сгнившие лишь кости         как он должен воспарить

яростная тяга к красоте должна претвориться в стихотворенье

столь уродливое что может вытащить другие голоса

как клекот арто стихотворенье посвященное

уродству                                 должно сопротивляться

даже артистизму смерти     сцена поставлена

в треблинке                            кассовые окошки большие часы

на указателях написано:      поворот на белосток

но кричит человек который увидал

кипы одежды                         евреи

это нехорошо это ваше собственное печальное мясо

висящее там                          нищие & в мешках

как животные

кровь свернулась в гель

грудная клетка сквозь которую взорвался желудочек сердца

& заставил его повиснуть вопя

зубец с ободранной кожей пронзил его язык

другой мошонку                                  он видит

рот                      дыру                          красную дыру

алые останки детской плоти

их глаза похожи на замерзшие моллюски

такие сочные что блондин украинец-охранник

сжавшись под зонтиком выпрыгивает

& всасывает их в себя сквозь железные зубы

& в пищевод высирая

шарики жира & дерьма

стекающие в яму в которой жертва –

девочка без языка – смотрит вверх

& читает свое вконец сокрушенное сердце

1989